вся наша жизнь.
«Гикия» медленно, нехотя, с трудом пошла на разворот. Преодолевая порывы ветра, гребни волн, проваливаясь и выскребая на хребтины, пошла туда, где я видел, к великому счастью, светлую голову и ручку. И в этой машущей над водой ручке, было наше спасение.
Всё яснее и яснее видел я эту руку, среди волн, пены, и несущихся пенных гребней. И, наконец, я был рядом. Но это было ещё не спасение: кипящие волны, порывы ветра, течение, не надёжный руль – всё это кидало судно из стороны в сторону. А выйти надо было точно. Кроме того, оба круга были уже далеко среди волн. О Боги! Как я обрадовался связке реек, что лежала на корме! Ещё на подходе, быстро обвязал связку верёвкой, убедился в надёжности обвязки, и лишь тогда направил судно так, чтобы сын оказался по правую руку. Постепенно сбросил скорость, и когда пришло время, оставил руль, подбежал к борту, и швырнул связку с верёвкой прямо в протянутые ручки. Сын, вовремя подплывший в умное место, не упустил свой шанс. Он цепко ухватился за рейки, и пробкой вылетел из клокочущих бурунов.
Мы стояли обнявшись, а «Гикия», в который раз доказав, что она живая, стала медленно разворачиваться в сторону Балаклавы.
Мы долго молчали. И нельзя было выразить ни словами, ни слезами, всего, что могло выплеснуться из груди. Мы оба всё это понимали, да и были не в силах что – либо говорить.
– В Балаклаву, – тихо сказал я.
– В Балаклаву, – кивнул в ответ сын.
«Гикия», получив ветер в корму, весело понеслась на восток. Туда, где виднелись Генуэзские башни. Туда, где дышал белыми бурунами, невидимый со стороны, вход в бухту. Туда, где до нас, вот так же, спасались отцы и сыновья. Спасались сотни и тысячи лет назад. И так же для них слово жизнь, неотделимо было от слова Балаклава.
…Мы сидели на набережной, прямо у воды бухты. Зверино-перестроечная, безвкусная кафуха, конечно же, была для нас Гриновской таверной. И пили мы, конечно же, не тормозную жидкость, под названием «Пепси», а старый добрый эль. И молчали. Молчали и смотрели на море, что мирно искрилось рядом. Смотрели на людей. Они гуляли, смеялись, пели и пили. И никто из них не догадывался, да и не мог догадаться, что было с этим мальчиком, и с этим дядькой полчаса назад.
…Полчаса назад… Неделя назад… Месяц назад… А что же привело нас сюда. И можно ли понять, что происходит? И можно ли сопротивляться этому накату тьмы, что так явственно выплеснулась, казалось бы из небытия.
Из средневекового мрака, и из спрессованной лжи веков. А как всё это начиналось? Ну, да, это было в марте, когда мы продавали хлебы…
Хлебы
– Да, папаня, а кушать то хочется…
– Хочется, сынок, хочется. – Ответил я cыну, пытаясь скрыть чувство жгучего стыда. Хорош папаша, если сын не доедает…
– Зря ты издательству три тысячи баксов уступил. – Продолжал сын, чуть сдерживая слёзы. – Представляешь, сколько бы у нас было еды! Как при социализме…
– Что ты знаешь про социализм! Тебе и было то всего год,
