ей физически противен, и она не может представить себя в его объятиях, Оскар ведь знает, что она любит только его одного – взгляд, исполненный страсти, сердечной признательности; горячее рукопожатие…
Она терпеть не может назойливого друга детства – он так неопрятен, но что делать? Она с ужасом и внутренним содроганием представляет себе, что ей придется лечь с нелюбимым в постель, но как ей быть? Как она будет воспитывать дитя на нищенскую зарплату путцфрау, как? Не настолько же она неблагодарная, чтобы претендовать на то, что завещано Михаэлю? Да разразит ее гром, и да отсохнут у нее руки, если она…
Отъезд! Сегодня же назад в Прагу, пока еще мало недель плоду любви. Ребенку нужен отец! – последнее было сказано с таким убедительным надрывом, что Оскар, почувствовав себя гнусным совратителем, готов был усыновить зародыша на стадии оплодотворения.
Старый кавалерист не понял, почему возраст человеческого эмбриона, его сына (разумеется, это сын), измеряется не месяцами, а неделями, но отчетливо вспомнил ощущение смертной тоски, когда он в автомобильной аварии потерял единственного сына. Вспомнил и возблагодарил Господа за милость его. Да, это безответственно перед будущим ребенком, ведь он не молод, прямо скажем – стар, и потом, он же обещал Михаэлю, да, обещал, но он же не может отказаться от радости отцовства на склоне лет?
Оскар фон Деринг встал перед Матильдой на колени, задрал ей подол выше пупка, приложил мшистое от старости ухо к плодоносному животу, поцеловал его и залил неожиданной слезой милые завитки пахового треугольничка.
По его строгому офицерскому приказу Матильда не носила трусов из уважения к возрастной скорострельности кавалера, ибо время, необходимое на процедуру раздевания, могло оказаться длиннее времени его боевой готовности.
Старик поднялся с колен, выпил вина, закурил, достал из сейфа завещание и потребовал к себе адвоката.
Смирных психов в целях скорейшего выздоровления занимали работой.
Они стирали, сушили, гладили в прачечной белье, убирали территорию, в больших закопченных термосах развозили на хромой лошадке еду по отделениям, возделывали обширный приусадебный участок, заготавливали на зиму овощи, а особо покладистые и покорные (как правило, хитрые симулянты) даже имели свободный выход в город.
Называли трудовой процесс скорбно-радостным словом – «реабилитация».
Утративший память Михаэль, он же Михаил, был изначально в числе благонадежных, не сидел взаперти и вместе с расконвоированными душевнобольными свободно передвигался по территории больницы.
Случилась, правда, с ним неприятность – и все из-за мух. Вернее, всего из-за одной мухи.
Муха была не очень старая, можно даже сказать, в расцвете сил и могла бы свободно пережить зиму, но какой-то кретин швырнул капустную кочерыжку – и наповал! Упала с изуродованным телом в чан с нашинкованной капустой – в психбольнице был сезон заготовок –
