подумала, и, глядя рыбаку в глаза, отвязала веревку с мальчишечьего запястья. Микось, уже в нетерпении подергивающийся и приседающий, выскочил за дверь.
– Но ты, рыбак, помни, – кивнув вслед мальчику, негромко произнесла южанка. – У меня тоже свое слово.
– А то, – согласно откликнулся Врацек.
Вернулся Микось, поеживаясь и стряхивая снег, и помчался к матери.
– Есть хочу!
Врацек поднялся, снял парусину со стола, и сложил в углу.
– Малья, накрывай стол. Вечерять пора.
Над морем, гоняясь за волнами, бесились ветры. Они швырялись друг в друга снегом, и на суше, где шла бесшабашная игра, росли снежные холмы. Плохо придется тому, кто в такую ночь окажется в открытом ли поле, в море ли. Зараэль, лежа возле теплой печи на лавке и завернувшись в лоскутное одеяло, прислушивалась к свисту вьюги за стенами. В доме было тихо и темно. Лишь иногда пощелкивали угольки, да из-за печной заслонки пробивались неяркие алые отсветы. За занавеской всхрапнула бабка. Завозился на печи Микось, и над южанкой свесилась его маленькая ладошка. Рядом с рукой сына выставил залатанный локоть Врацек.
«Глупцы, – думала южанка, слушая, как сопит на печи рыбак. – Деревенские дурни. В их доме – чужой, возможно – враг. А они спят так, словно я родня из соседней деревни. Проучить их… дом поджечь… Интересно, кого бы он первым вытащил? Мальков своих или старуху, что за шторой кряхтит? Если б не метель…».
Она встала, подошла к бадье с водой, зачерпнула воды, попила.
Почему? Почему им должно быть хорошо и спокойно? Когда ей самой так невыносимо одиноко, тоскливо и холодно? От этого холода не спасет ни одеяло, заботливо предложенное Мальей, ни теплая печь. Горевшее в груди пламя потухло, залитое слезами ярости и горя, в полуразрушенном зале замка Олломар. Теперь вместо огня – бескрайняя пустота, втиснутая в ледяной панцирь из замерзших слез.
Зараэль снова легла на скамью, прижалась к печи. Плотнее заворачиваясь в одеяло, поджала ноги. Покусанная голень лишь изредка напоминала о себе глухой болью. Укладываясь, взглянула наверх.
«А мальчишка-то не из пугливых. Вот бы мне…, – подумала южанка, и, поймав себя на недопустимо теплой мысли, разозлилась. – Просто глуп! Такой же наивный и безголовый, как и его родители!»
Сочувствие и соучастие рождают бессилие. Нельзя, нельзя позволить теплу и слабости поселиться в пустоте! Иначе подтает, растрескается лед, и расколется панцирь. Злость и месть – ими укреплять, запечатывать, заделывать трещины. Пока она одна, сама за себя – она сильна!
Метель не утихла ни на утро, ни к исходу следующего дня. Зараэль, выходя на двор, лишь с досадой отмечала все увеличивающийся слой снега. В доме рыбака словно бы ничего не происходило – Малья спокойно домовничала, Микось то помогал матери, то играл с иногда просыпающимся братом. Врацек, помня угрозу гостьи, ладил парус для своей лодки и никуда из дому не отлучался. Вечером рыбачка, подсев к Зараэль, спросила:
– Как
