голова.
Сердецкий. Смеха? Да вы в течение всего обеда ни разу не улыбнулись.
Людмила Александровна. Зато другие смеялись слишком много и громко.
Синев. Мы тут ни при чем: благодарите г. Ревизанова.
Людмила Александровна. Аркадий Николаевич, как понравился вам этот господин?
Сердецкий. Любопытный типик. Я еще не встречал таких?
Людмила Александровна. Он вам не противен?
Сердецкий. Мне? Бог с вами, душа моя. Люди давно перестали быть мне милы, противны, симпатичны, антипатичны. Для меня общество лаборатория; новый знакомый – объект для наблюдений, человеческий документ, – и только.
Синев. У г. Ревизанова, надо полагать, имеется приворотный корень. Мы с вами, Людмила Александровна, одни в открытой оппозиций. Аркадий Николаевич, как хитрый Талейран, держит нейтралитет. А Степан Ильич и Ратисов прямо влюблены: глядят Ревизанову в глаза, поддакивают, хохочут на каждую остроту… черт знает, что такое!.. Об Олимпиаде Великолепной я уже не говорю. Сия рыжая, но глупая Венера прямо потопила его волнами своей симпатии.
Сердецкий. Вы смеетесь над другими, а сами, кажется, больше всех заинтересованы им, таинственным незнакомцем.
Синев. Мое дело особое.
Сердецкий. Почемуже?
Синев. Потому, что сколько вору ни воровать, а острога не миновать. У меня есть предчувствие, что мне еще придется со временем возиться с г. Ревизановым в следственной камере. Сейчас он разглагольствовал, свои убеждения развивал… Ну, ну! не желал бы я попасть в его лапы.
Людмила Александровна. А!
Синев. Вы посмотрите на его физиономию: маска. Нежность, скромность, благообразие; не лицо, а «Руководство хорошего тона»; губы с улыбочкой, точно y опереточной примадонны. А в глазах сталь: не зевай, мол, человече, слопаю!
Слуга входит, открывает электричество и уходит. Людмила Александровна встает, закрывая глаза рукою.
Э! что с вами, кузина?
Людмила Александровна. В висках нестерпимая стукотня…
Сердецкий. Вы, если очень дурно, домой ехали бы…
Людмила Александровна. Нет, я пойду – прилягу в будуар Липы… дайте мне вашу руку, голова кружится…
Уходить, опираясь на Сердецкого.
Входить Митя. В столовой хохот.
Синев. А! юный победитель поношенных сердец!
Митя. Ты опять дразнишь меня? Так я лучше уйду. Я сегодня не в духе.
Синев. Нырнул в море уныния?
Митя. На самое дно.
Синев. Это с какой же стати?
Митя. Так.
Синев. В твои годы слово «так» переводится на русский язык двояко: или кол за Цицерона, или огорчение в платонической любви. Ну! кто виноват? Марк Туллий или тетя Липа?
Митя. Ах, дядя! Есть чувства…
Синев.
