свалившей ее в Остроленке. Был ли это действительно сон? Во всяком случае, с насмешкой подумала она, только этот сон объяснял рождение Андрея. Сейчас она наблюдала за сменой выражений на лице воскресшего мужа и не понимала того, что с ней творилось. Когда он смотрел на нее или разговаривал с ней, ей хотелось как можно скорее избавиться от его внимания. Когда его внимание было обращено к Андрею, она с болезненным любопытством рассматривала его, снова и снова удивляясь его редкой изысканной красоте и фактом того, что сейчас, много лет спустя после того, как она, казалось, навсегда избавилась от него, он воскрес, словно Феникс, из пепла и снова вмешался в ее жизнь. Сколько она не раздумывала над тем, зачем он сделал это, она не могла найти подходящего объяснения. Может быть, он действительно потерял память? Если это так, то, возможно, им удастся договориться и придти к определенному компромиссу? Возможно, он ожидал от нее совершенно другого приема, в то время как она, помня прежнего решительного и бескомпромиссного князя Острожского, была слишком резка с ним, бедным европейским рыцарем, страдавшим от потери памяти. Она снова быстро взглянула на него из-под полуопущенных ресниц. Князь действительно казался расстроенным и разочарованным, несмотря на бодрый тон, каким он разговаривал с сыном. Эвелина с досадой прикусила губу, проклиная свою вспыльчивость. Подчиняясь мгновенному порыву, пришедшему ей в голову, она велела Гунару остановить карету.
Прервав разговор с Андреем, герцог выглянул в окно.
– В чем дело, Гунар, – удивленно спросил он, – если я не ошибаюсь, мы не доехали до моего дома целых два квартала.
Гунар и Эвелина переглянулись.
– И не смотрите на меня с такой надеждой, Эвелина, – не удержавшись, сказал герцог, оборачиваясь к жене. – Я же говорил вам, что достаточно долгое время прожил в Литве.
– Не думаю, что, как герцог Монлери, вы жили в Кракове в доме князя Острожского, – подчеркнуто кротко возразила ему Эвелина, и тут же пожалела о своих словах.
– Как бы то ни было, – герцог в расстройстве поднес руку к виску, словно у него заболела голова, – нам пора бы уже и приехать. Андрей устал, да и я тоже.
Эвелина смотрела на его сильную гибкую кисть с длинными пальцами, которые, против польской моды, не были унизаны многочисленными кольцами и печатками, и видела только одно единственное кольцо с голубым сапфиром. Кольцо, такое до боли знакомое, образ которого еще долгое время после Грюнвальда преследовал ее в кошмарных снах, в которых она снова и снова пыталась отыскать его тело на поле боя.
– Я помню это ваше кольцо, – внезапно сказала она. – Вы никогда не расставались с ним. На его внутренней стороне герб королевы Ядвиги.
Темные глаза герцога неожиданно блеснули открытой неприязнью.
– Откуда вы это взяли? – почти враждебно спросил он.
Эвелина протянула руку
