молодой женщины, – что я намерен категорически настаивать на своих супружеских правах.
– Благодарю вас.
В голосе Эвелины послышалось облегчение.
Герцог со смутным неудовольствием увидел, что от его слов ее напряжение несколько ослабло.
– Если за время моего отсутствия вам удалось определенным образом устроить свою жизнь и найти человека…, – начал говорить он, пристально наблюдая за ее реакцией на свои слова.
– Благодарю вас, нет! – быстро перебила его Эвелина. – Я не могу сказать, что я испытывала к вам пламенную страсть, когда выходила за вас замуж, – она опустила глаза под внимательным взглядом герцога, – но меня устраивал этот брак.
– Устроит ли он вас теперь? – спросил герцог, с болью сердечной решая выяснить этот вопрос до конца. – Или вам было бы предпочтительнее считать меня мертвым? Я не хочу вам угрожать, Эвелина, но рано или поздно, я начну требовать от вас той близости, которая бывает между мужем и женой. Даже будь вы не настолько красивы, я бы стал говорить об этом. Один сын, по нынешним временам, слишком слабая надежда на продолжение рода.
– Близость и любовь – разные вещи, – бесцветным голосом сказала Эвелина, не поднимая головы. – Если вы потребуете от меня только близости и детей, то наш брак вполне меня устроит.
– А ваша любовь принадлежит Господу нашему, надо полагать? – изогнув бровь, резче, чем намеревался, спросил герцог, не в силах сдержать своего разочарования.
– Да! – Эвелина настороженно и холодно смотрела на него. – Но можете быть уверены, я никогда не изменяла и не собиралась изменять вам как жена.
– Отрадно слышать, – пробормотал герцог в задумчивости.
Откинувшись на спинку сиденья кареты, он прикрыл глаза и надолго замолчал, раздумывая над только что состоявшимся странным разговором со своей женой. Интуиция, необычайно сильно развившаяся у него за последние пять лет в качестве компенсации за потерю памяти, подсказывала ему, что спокойно сидевшая рядом с ним прекрасная молодая женщина пребывала в состоянии, близком к панике. Он буквально чувствовал флюиды страха, недоверия, перемешанные со странным чувством какого-то облегчения, исходившие от нее. Он никак не мог понять, почему она так настороженно отнеслась к его словам о потери памяти. Это была именно настороженность, не чувство изумления или недоверия, какие его сообщение о потери памяти вызвали, например, у Карла или у Дитгейма. Он мог твердо сказать, что Эвелина его узнала, она открыто сказала ему об этом, и что она ему поверила; то, что он не мог понять и объяснить, было то, почему она его опасалась. Сколько он не исследовал все еще темные закоулки своей памяти, он не мог вспомнить ни одного эпизода, когда он причинил ей вред или обидел ее. Все что он помнил и чувствовал, была всепоглощающая и всепрощающая страсть к этой женщине, которая стала частью его собственной души. Она же, прекрасная Эвелина Острожская, его жена, точно такая же, какой он помнил ее в своих снах и видел в воспоминаниях,
