мамаша мне все будет докладывать, во сколько ушла-пришла, куда ходила, что делала. Я тебе бездельничать да на мамаше ездить не позволю.
Тамара, хоть и не согласна была с тем, что она бездельница, хоть и хотелось ей сказать, что это мамаша буквально ездит на ней, возражать не решилась, а только согласно кивала. Важно было, чтобы буря утихла, чтобы не вздумал он еще раз броситься на нее с кулаками.
– А с деньгами решу так. Я теперь все свои деньги снова мамаше отдавать стану. И ты тоже всю свою зарплату будешь ей отдавать. А что нам надо будет купить, так мамаша нам выдавать станет.
Вот это он напрасно сказал! Перебор вышел. Всякому терпению наступает конец! Куда девалась вся рабская покорность, страх перед наказанием и побоями?! Сейчас с ней произошло то, что пару раз случалось в детдоме. Она была очень терпелива и покорна, пока можно было терпеть. Но, как только чаша терпения переполнялась или что-то задевало совсем уж за живое, тут уж, как говорится, «кто не спрятался, я не виновата». Теперь ее можно было только убить, она все равно от своего не отступится! Уж что-что, а защищать себя от прямого нападения собачья жизнь ее научила. Она могла и словами отхлестать, а могла и в драку броситься, и биться до последнего, и рвать врага зубами и ногтями, не испытывая страха даже за собственную жизнь. Было в детдоме два подобных случая, после которых даже самые отчаянные забияки перестали задирать Тамару, прозвав ее Бешеная.
– Это какой такой мамаше?! Этой Гюрзе что ли? – поднявшись во весь рост и уперев руки в боки, угрожающе спросила Томка, и, показав неприличный жест, добавила, – Вот вам! Выкуси вместе со своей мамашей! Она мне жизнь загубила, а я, значит, еще за это ей и заплатить должна? Вот хрен вы угадали!
От такой неслыханной дерзости онемели все: и Славик, и Евдокия. А Тома, вытерев кровь с лица и поправив растрепавшиеся волосы, бросила, направляясь к выходу:
– Ты со своей мамашей можешь поступать, как знаешь, а я умываю руки. Хватит, натерпелась! Пожила Золушкой в вашем доме, пора и честь знать. У меня и свое жилье есть! За вещами после приду. Счастливо оставаться!
Но переступить порог она не успела. В два прыжка настигнув жену у самого выхода из комнаты, он сгреб ее в охапку и принялся месить, как боксерскую грушу. Остановил этот приступ безумия, вошедший в дом с улицы и вовремя вмешавшийся, отец.
– Ну, будет, будет тебе! Еще до смерти забьешь! Хватит! Остынь! – увещевал он сына, обхватив железными объятиями.
Тамарочка, как истрепанная кукла, окровавленная и в разорванной одежде, лежала на полу без сознания.
– Гляди, что наделал! Не до смерти ли забил? А ты что, чувырла старая смотришь? Добилась своего? Теперь вместе за убивство в тюрьму пойдете! У, злодеи! Какую девку извели! – с горечью бросил вечно молчаливый отец и еще раз, для верности, встряхнув сына, отшвырнул его в сторону.
И как будто пелена спала с глаз ревнивца. Он вдруг с ужасом увидел, что Тамарочка лежит без движений и, похоже, не дышит.
