аванс давали! Я на стройке работаю, бетонщиком! Двадцатого у нас всегда – аванс! Двадцатого – аванс, пятого – получка! Можете, у кого угодно, спросить!
– Спросим, не беспокойся.
Трофименко ответ подследственного явно не понравился: «крепкая версия» дала первую трещину.
– И что: весь день пили?
Петухов «засмущался», даже шмыгнул носом.
– Ну, зачем «весь день», начальник?.. Ну-у… после обеда начали… как аванс получили…
– После обеда – это ещё в рабочее время? – усмехнулся Старков: расстроенный Трофименко предпочёл отмолчаться.
– Ну, а чё такого? – лишь слегка «оппонировал» Петухов.
– А кто пил?
– Да вся бригада! – повеселел подследственный. – Как «загудели», так и…
– А где «гудели» -то? – тоже развеселился Старков: хоть какое-то разнообразие. – Или, как в песне у Высоцкого: «потом в саду, где детские грибочки, потом не помню: дошёл «до точки»?
– Примерно так, – покривил щекой Петухов. – Начали, как говорится, не отходя…
– От кассы? – хохотнул Старков.
– Нет, от кассы мы отошли, – оценил юмор Петухов. – Начали там же, на строке. Продолжили уже у Маркова – это наш бригадир… Потом перекочевали ко мне, потом гуляли по улице…
– Пили под забором, – «откорректировал» Старков.
– В кустах, – «уточнил коррекцию» Петухов. – Там и уснули… Бабы нас потом по хатам разнесли, уже за полночь.
Старков повернулся к Трофименко. Во взгляде его не было ожидаемого вопроса, но подполковник и без того был «донельзя обрадован» показаниями Петухова. Как человек прямой и откровенный, «лицо сохранять» он не собирался, поэтому сразу же «пошёл на коду».
– Ладно, Петухов, сейчас следователь запишет твои показания, мы их проверим, и, если ты не наврал, то уйдёшь домой.
«Пониженный до реального чина», Старков быстро заполнил протокол и пододвинул его Петухову. Тот не стал «запинаться глазами» о буквы, и, бросив равнодушный взгляд на протокол, размашисто поставил корявую роспись рядом с «галочками от Старкова».
– Проводи его, Андреев, – огорчённо махнул рукой подполковник.
Уже в кабинете не было ни Петухова, ни Андреева, а подполковник всё ещё продолжал сокрушаться. Огорчение его было неподдельным: всё, что могло «лопнуть», «лопнуло», и ничего ни ему на смену, ни на ум не приходило.
– И что теперь, Семёныч?
К его удивлению, большему, чем огорчение, Старков не стал ни подключаться к тризне, ни задумываться над будущим, таким безрадостным в представлении Трофименко.
– Будем отрабатывать папашу.
– Этого? – недоумевая, ткнул пальцем в дверь подполковник. Алексей Семёнович отрицательно мотнул головой.
– Папу Котовой. Вернее – отчима.
– А что?! – тут же загорелся непосредственный на эмоции, а потому отходчивый Трофименко. – Это ведь – классика: отчим и взрослая падчерица!
