дороги. Но прохожий, привыкший виртуозно лавировать в гуще московского Вавилона, огибал ее, как огибают колонну или угол дома, как вода обтекает камень, не давая себе труда взглянуть повнимательнее на непрошенную преграду.
«Подонки. Ничтожные скоты! – ругалась про себя Катя. – Вам лишь упаковку подавай. А что внутри, для вас значения не имеет. А ведь я дала бы сто очков вперед любой размалеванной, безмозглой кукле, за которой вы готовы трусить рысцой, как дворовые кобели.»
Шли годы. Кате исполнилось тридцать четыре. Пол жизни закинулось за плечи, как рюкзак. Но разве это можно назвать жизнью – без друзей, без любимого, когда даже самой на себя в зеркало смотреть тошно. Мать, которую она посещала от случая к случаю, видя страдания дочери, лишь сокрушенно качала головой:
– Ну что с этим поделаешь, Катюша. Такая уж ты у меня уродилась – неудачненькая. И никуда от этого не денешься.
«Заблуждаешься, родительница, – усмехалась про себя «неудачненькая». – Денешься. Еще как денешься.» В голове ее зрели дерзкие планы, к моменту осуществления которых она двигалась продуманно и не спеша, шаг за шагом подготавливая почву, налаживая необходимые контакты, вооружаясь соответствующими знаниями.
Сам факт возможности выхода из глухого тупика обнадеживал, но не облегчал ее каждодневную жизнь, безрадостную и унылую, временами доводившую ее до отчаяния. В тот вечер Кате было особенно невмоготу. Она злилась на себя, на мать, на Бога, на судьбу, а заодно и на весь мир. Все валилось у нее из рук, ее раздражали даже вещи, с которыми она ничинала ссориться, как с живыми: «Какого черта ты не сидишь на своем месте!» – обрушивалась она на кофейную чашку, не желавшую стоять вверх донышком на переполненной посудой сушилке. «Твоя проклятая ручка въехала мне в бок!» – выговаривала Катя кострюле. Откатившееся по столу яйцо она в сердцах запустила в стену, а потом долго отчищала узоры, оставленные им на обоях. «Этак я сойду с ума», – сказала себе Катя и, наспех одевшись, выскочила из дома.
Бесцельно бредя вдоль улицы, она натолкнулась взглядом на вывеску: «БАР УЛЫБКА».
Уж что-что, а заставить ее улыбнуться вряд ли кому-то под силу, подумала Катя, спускаясь вниз по лестнице. Скинув пальто на услужливо подставленные руки гардеробщика, она несмело вошла в полутемный, прокуренный зал. Сквозь дымовую завесу, как в мультипликационном фильме-страшилке, ей были видны лишь таинственно и недобро мерцавшие глаза – с две дюжины пар – устремленные на нее. «Чего уставились! – не разжимая губ, крикнула Катя. – Убогой не видали? Может отослать вас в подземные переходы? Там таких, уж точно, навалом. А кстати, чего это вы не улыбаетесь, как вам вывеска велит?»
Подойдя к стойке бара, она взобралась на высокий стул.
– Добрый вечер, барышня, – безучастно приветствовал ее бармен. – А вы у нас впервые.
– Она молча кивнула.
– Чего желаете?
Катя
