столько ненависти, злобы. Это что-то напоминает – прыщавые, фашиствующие юнцы.
– Это же хорошо, если вас мучает жалость, – успокаивающе сказала Маша, – значит еще не все потеряно.
– Не все, – согласился Караев, – к сожалению, к сорокам годам хотелось бы потерять больше.
– Извините, если я вас чем-то обидела, я не хотела.
– Куда ты?
– Мне еще пыль надо вытереть. Спасибо за угощение.
Она встала и ушла с серьезным видом. Караев тоже встал, подошел к плите, включил чайник, вернулся, сел, положил руку на стол, стал барабанить пальцами. Было видно, что он взвинчен. Их было несколько человек, этих юнцов – скинхедов. Он вышел за сигаретами, прогуляться перед сном, это было вчера вечером. Дело происходило на автобусной остановке. Подростки вели себя шумно и вызывающе, видимо вследствие неумеренного потребления клинского продвинутого пива. Громко смеялись, отпускали грубые шутки в адрес окружающих, не стесняясь в выражениях. Затем их внимание привлек чернявый юноша неарийской внешности. И они стали задирать его. Юноша не отвечал, видимо был из интеллигентной семьи, подтверждением чему служила скрипка в футляре, которую он держал в руках, и это еще больше раззадоривало парней. Проходящий мимо Караев, остановился и посоветовал парню: «Что ты смотришь на них друг, возьми свою балалайку и тресни кого-нибудь по башке». Юноша лишь глянул на него с укором. А скинхеды словно этого и ждали, тут же набросились на советника. Юноша как это часто бывает, тут же ретировался, оставив Караева одного. Сначала он дрался в полсилы, защищаясь и понимая, что имеет дело с подростками, но, чтобы не быть избитым, ему пришлось драться всерьез. Удары парней, сыпавшие на него градом, особого вреда ему не причинили, но зато один подросток, получив удар в лицо, с воплем упал на землю, и к удивлению, Караева этого оказалось достаточно, чтобы скинхеды разбежались.
Из комнаты донесся грохот, и этот звук вернул Караева в действительность. Он пошел на шум и увидел девушку, поднимающую гладильную доску.
– Извините, – виновато произнесла девушка, – вот, грохнулась.
– Ничего, – успокоил ее Караев, – она часто падает.
– Это потому, что она на проходе стоит, надо убрать ее, куда-нибудь, убрать? – предложила.
– Не надо, имущество мужчины должно всегда находиться у него перед глазами, так говорила моя мама.
– А почему у вас только к гладильной доске такое отношение, – спросила Маша, – а остальное имущество?
– Остальное не мое, – пояснил Караев, – я снимаю эту квартиру. Здесь моего, только эта доска, картины на стенах, и кактусы на подоконниках.
– Ничего себе, – поразилась девушка, – снимаете такую большую квартиру, один. А мы в общаге живем вчетвером в одной комнате. Какой смысл платить лишние деньги, я-то думала у вас семья.
– Ну, почему сразу семья, а не, допустим клаустрофобия?
– А у вас клаустрофобия? – спросила Маша.
– Ненавижу эту женскую манеру, отвечать вопросом
