они, отдыхая в тени винного бочонка (ну не гениально ли?), умудрились тонкими соломинами посасывать алкогольный напиток! Просто шедевр реализма-веризма. Вот это человек, но ещё не зверь. Бешенству не было предела. Этих двоих умников выкинули за борт. Просто так. Лишь за воровство вина. Нужда в смерти живого поразительно природная вещь. Вскоре на руках у капитана умер совсем молодой юнга Леон. Бедный мальчик двенадцати лет от роду сошёл с ума от пережитого. Он метался всё время по плоту и звал маму! Жалуясь ей на голод и жажду! Молодой паренёк, по сути ребёнок, сирота босоногая. И он звал маму! Ту святую материю, которая дала ему жизнь, которая беспросветно пила, гуляла и избивала его, сорванца. Мать, которую он помнит, лишь забившись в углу, прячась от очередных побоев. Ту Маму, которая умерла на улице, истерзанный труп которой он отбил у бродячих собак. Доктор-капитан, который и поведал на суше о данной трагедии, сумел остаться только на бумаге весельчаком: «Он угас, как угасает без масла светильник. Всё: его ангельское лицо, мелодичный голос, любознательность свойственная его возрасту, незаурядная отвага, проявленная им, и добросовестная служба ещё с прошлого года во время Индийской кампании, – вызывало щемящую жалость к этой невинной жертве».
Прочитав подобное, можно вдруг подумать, что свидетели того ужаса всё-таки остались людьми. Но это не так. Человек остался «человеком»: «Нас оставалось более двадцати семи человек. Из этого числа лишь пятнадцать человек имели какие-то шансы прожить ещё несколько дней: остальные практически сошли с ума от ран и истощения. Тем не менее они имели право на свою долю в распределении провизии и перед смертью должны были выпить по рациону ещё тридцать-сорок бутылок вина, которые могли пригодиться тем, в ком ещё оставались жизненные силы. Мы рассуждали так: перевести больных на половинный рацион значило бы обречь их на медленную смерть. посоветовавшись, мы приняли решение, продиктованное глубоким отчаянием: бросить их в море». Боже, всё то, что творилось на плоту: смерть, убийства, людоедство, и тяжело было не сойти. Мурашки по коже идут при написании таких слов. Это же ничейные дети нашего жестокого мира. Когда стали появляться тяжелобольные «пассажиры», их просто брали под руки и спихивали в море. Вино делилось на оставшихся. Так осталось 15 человек. И вот, среди этого мрака, на их окровавленный парус опустилась белая бабочка. Символ чистоты на пятно крови! Самое хрупкое в мире живое существо решило навестить самое жестокое! Словно страницы из Библейского Завета.
Вот людей осталось всего 12 человек. Это были в основном люди разума, символы добра с куском человечины в руках. Лишившись ста тридцати человек – бродяги, матросы, солдаты, авантюристы стали балластом и едой – они соорудили второй плот (!), очистили от крови и кишок основной плот, подремонтировали пол, затянули тросы, сконструировали борта, чтобы не выпадать при буре. Стали дискутировать о политике, даже критиковали власть
