во всем. Я не могу представить себе такой силы, что могла бы точно, без искажений, без устали выдерживать эту форму изо дня в день.
– Мой господин! – запротестовал Хейт. – То, что мы не можем чего-либо представить, еще не делает такую вещь невозможной. Как гхола, я могу оказаться вынужден сделать такое, чего бы не сделал, будучи просто человеком!
– Теперь видишь? – спросил Пауль, внимательно глядя на Чани.
Она кивнула.
Пряча глубокую печаль, Пауль отвернулся. Он подошел к двери на балкон, отодвинул шторы. В наступившей мгле вспыхнуло освещение. Он потуже запахнулся в одеяние, прислушиваясь к тому, что творилось у него за спиной.
Тишина.
Он обернулся. Чани стояла как в трансе, не отводя глаз от гхолы.
Хейт же, как показалось Паулю, спрятался в какую-то из внутренних каморок собственного существа, в месте, подобающем гхоле.
Чани повернулась на звуки шагов Пауля. Она все еще не могла отделаться от ощущения: слова Пауля на какой-то миг сделали гхолу полнокровным живым человеком. На миг она перестала бояться его, он вдруг превратился в личность, которая была достойна ее восхищения. Теперь она поняла, зачем все это потребовалось Паулю. Он хотел, чтобы она заметила мужчину во плоти гхолы.
Она поглядела на Пауля.
– И таким-то мужем был этот Дункан Айдахо?
– Да, таким он и был. И есть ныне.
– А он позволил бы Ирулан остаться в живых? – спросила Чани.
Впитывается вода, да неглубоко, подумал Пауль, но произнес только:
– Если бы я приказал ему.
– Не понимаю, – сказала она, – ведь и тебе следовало бы сердиться?
– Я уже сердит.
– Не похоже. Ты какой-то грустный.
– Да, немного. – Он закрыл глаза.
– Ты – мой мужчина, – вздохнула она. – Я так давно знаю тебя, но вдруг оказалось, что не понимаю.
Паулю вдруг представилось, что он спускается в глубь длинной пещеры. Плоть его двигалась, ноги переступали сами собой, но мысли были далеко.
– Я и сам не понимаю себя, – прошептал он и, открыв глаза, обнаружил, что Чани нет рядом.
Она проговорила откуда-то из-за спины:
– Любимый мой, я больше не буду спрашивать, что ты видел. С меня хватит того, что я рожу тебе долгожданного наследника.
Он кивнул и отозвался:
– Это я знаю уже давным-давно. – Он обернулся к ней. Чани казалась такой далекой…
Взяв себя в руки, она положила ладонь на живот.
– Есть хочется… Врачи сказали, что теперь мне придется есть в три-четыре раза больше, чем прежде. Я боюсь, любимый. Все идет слишком быстро.
Слишком, мысленно согласился он. Плод сам понимает, что следует поспешить.
Дерзость Муад’Диба проявляется в том, что знал он с самого начала путь свой, но ни разу не сошел с него. Яснее всего сказал об этом он сам: «Говорю вам: пришло время моего испытания, и покажет оно глубину служения моего». Так сплетал он все воедино,
