любимые, дорогие и преданные, было больно, и боль эта не прекращалась. Если бы его первым и сразу убили, не было бы мук, которых они ему желали, потому они и решили поступить так. Правда, после стольких десятилетий пребывания во власти, на самой ее вершине, ему следовало ожидать подобного низвержения. Так, кажется, заведено с начала времен: взлет чаще всего связан с падением. Кто вознесся наверх, должен оказаться внизу. Но не со всеми случалось такое. Да, каждый, оказавшийся наверху, до вознесения побывал внизу. Но непременно ли каждый должен после вознесения низко пасть? С ним – случилось. Или, как говорят, на роду было написано. Или он сам вызвал падение.
По правде говоря, его падение было каким-то странным. Никто его не заменил, не сверг и не обошел при очередной раздаче должностей. (Однако это не означает, что все это не было запланировано.) Он пал после одного-единственного жестокого удара ножом прямо в сердце и теперь, лежа в крови, обозревал всю свою минувшую жизнь, стараясь сжать ее в комок, чтобы не забыть.
Вот и исполнилось его желание: он убит.
Странно, но смерть может принести такое облегчение!
Конечно, убийцы вовсе не стремились быть милосердными. Во время его правления насильственная смерть стала обычным, повседневным явлением; она отличалась лишь видом или степенью болезненности и жестокости. Империя подразумевала постоянное насилие в любом облике. Пока он был великим визирем, отнятие чужих жизней вовсе не было его властной привилегией или, не дай боже, личной или характерной особенностью. Это было составной частью сохранения системы; даже не защитой собственной власти. Это был усовершенствованный веками механизм, который ни один индивид, какое бы положение во власти он ни занимал, при всем желании не мог остановить, не говоря уж о его замене. В сражениях, войнах, походах и завоеваниях смерть была другим именем приветствия. И в мирные дни она частенько встречалась, правда, была не такой массовой.
Разве он не стал знаменитым великим визирем, в частности, потому, что правил при трех султанах! Кто еще мог похвастать этим? Редко встречались визири, которым удавалось пережить смену султанов, а что уж говорить о том, что он выдержал трех! Каждая смерть исходила от верховного правителя: разве каждый султан после восшествия на престол не поступал по неписаному закону, убивая поначалу родных братьев (а кое-кто и собственных детей), чтобы они самим своим существованием не подвергали сомнению его власть?
Было бы неправильным утверждать, что он ждал своей смерти. Просто она не удивила его. О самой смерти он знал все: вряд ли можно было найти кого-то, кто превзошел бы его в знаниях ее причин и последствий, видах и способах. Возможно, он не блистал в вопросах ее целесообразности: не было ни такого учителя, ни властелина, который бы посвятил его в такие тайны, потому что они сами никогда не задавались вопросами ее необходимости.
«Возжелать» смерть не означало «страдать» по ней. Желание помогло ему спокойно дождаться неминуемого. Оно
