стоит, зажмурившись, уронив на пол кружевной платочек. И как он еще сказал? «Ты должна забыть то, что знала и ценила. И все получить от меня заново. От меня одного…» А она спросила его робко: «И тогда ты будешь любить меня? Всегда? Всегда, Николенька?» И он ответил ей: «Всегда!»
Это было вчера, вот здесь, вот в этой комнате. И он обнял ее тогда. Как свою вещь, взял он ее тогда. Трепещущую и покорную. Всегда покорную. Разве не вся ее жизнь в нем? В этой ласке, в его любви?
А пока Маня учится и грезит, Штейнбах работает для ее будущего с упорством и ловкостью.
Не раз, одеваясь в передней Изы, Маня слышит звонки. На лестнице она встречает каких-то подозрительных людей с бегающими пронзительными глазами и слащавой улыбкой. Все они – с портфелем под мышкой. Все они при виде ее отступают назад с аффектацией, свойственной французам, снимают шляпы и кланяются. Все глядят в ее лицо, кто с большей, кто с меньшей наглостью. Все смотрят ей вслед, пока она спускается по лестнице, и чему-то двусмысленно улыбаются.
– Кто это к тебе ходит? – спрашивает Маня креолку.
Та делает наивное лицо.
– А что?
– Удивительно противные физиономии! Не сердись. Но меня просто бесит, как они на меня глядят!
– Это журналисты, Маня.
– А… Вот что! Зачем они к тебе ходят?
Иза странно глядит на свою ученицу.
– А ты никогда не читаешь газет?
– Никогда!
Иза, усмехаясь, качает головой. И серьги ее тоже качаются.
– Почему же так?
– У меня делается совсем пусто в голове, когда я прогляжу газету. Не знаю, почему это так. Но до того скучно становится жить на свете!
– А вот о тебе вчера еще появились две заметки в «Figaro» и в «Matin»[5].
– Обо мне?
– Ну, да. О нас обеих. Ко мне ходят репортеры и все выспрашивают о тебе.
– Что за нелепость, Иза! Какое им дело до меня?
Но Иза закипает внезапно гневом. Она чуть не плачет. Что это такое? Она отказывается понимать. Это или притворство, или… глупость? Люди добиваются известности всеми путями. Платят за это деньги. А тут счастье само идет в руки, а она недовольна. И почему журналистам не интересоваться ею, Изой Хименес, имя которой когда-то было у всех на устах?
– Да… тобою… Но я-то при чем?
– А ты моя ученица. Все знают, что ты будешь дебютировать в Париже. О тебе говорят. Твоего дебюта ждут. Чего тебе еще? Другая была бы счастлива на твоем месте.
Маня молчит.
Уходя, она говорит:
– Иза, дорогая, назначь мне такие часы, когда я не рискую встретить этих господ у твоего подъезда. Не сердись! Я глубоко благодарна тебе за твои заботы. Но мне все это противно.
– Урод! Психопатка…
– Да… да… наверно, так. Но я не могу… И не хочу быть другой! Если я стою чего-нибудь, сама по себе, то это покажет будущее.
– Какая
«Фигаро», «Утро» – парижские газеты.
