мужа.
Жанетта рыдала на кровати. Состроив гримасу отвращения, герцог перекрестил комнату и преклонил колени перед распятием.
– Приведите в порядок платье, мадам, – холодно сказал он, – и возьмите себя в руки.
В корсаже осталось достаточно шнурков, чтобы удержать его на груди. Сквозь пламя свечей Жанетта взглянула на герцога.
– У вас нет чести, – прошипела она. – У вас нет чести!
Герцог не слушал ее. Он позвонил в колокольчик, потом сцепил руки и закрыл глаза в молчаливой молитве. И все еще молился, когда вошли священник и слуга. Они без единого слова взяли Жанетту под руки и отвели в маленькую комнатку под спальней герцога. Ее втолкнули внутрь, захлопнули дверь. Она услышала, как снаружи задвигают засов. Во временной темнице был набитый соломой тюфяк и куча метел, но никакой мебели.
Она бросилась на тюфяк и зарыдала. Ее сердце обливалось кровью.
За окном выл ветер, в ставни бил дождь, и Жанетте хотелось умереть.
Томаса разбудили городские петухи. Утро встретило его холодным ветром и проливным дождем, хлеставшим по промокшей парусине фургона. Томас откинул полог и уселся, глядя на лужи, растекшиеся по мощенному булыжником двору. От Жанетты не было никаких известий, и он подумал, что их и не будет. Уилл Скит был прав. Жанетта жестка, как кольчуга, и теперь она оказалась на своем месте – в это холодное промозглое утро, вероятно, нежится в мягкой постели в теплой комнате с очагом, который заботливо натопили герцогские слуги. Она даже не вспомнит о Томасе.
«А какой весточки ты ожидал?» – спросил себя Томас. Проявления привязанности? Он хотел этого, но убеждал себя, что просто ждет от Жанетты подписанного герцогом пропуска, хотя и понимал, что никакого пропуска не нужно. Он просто должен идти на северо-восток, полагаясь на защиту своего наряда доминиканца. Томас слабо представлял, как добраться до Фландрии, но знал, что где-то поблизости от этой местности находится Париж. Поэтому он считал, что нужно отправиться вдоль реки Сены и она приведет его из Рена в Париж. Больше всего его беспокоила возможная встреча на дороге с каким-нибудь настоящим доминиканцем, который сразу поймет, что Томас имеет весьма смутные представления о порядках братства и о его иерархии. Но он утешал себя тем, что шотландские доминиканцы, вероятно, страшно далеки от цивилизации и потому его невежество будет воспринято как должное. Как-нибудь обойдется, говорил он себе.
Томас смотрел, как по лужам хлещет дождь. «Ничего от Жанетты не дождешься», – подумал он и, подтверждая это унылое пророчество, собрал свой скудный багаж. Кольчугу оставлять было жаль, но она много весила, и он запихнул ее в фургон, потом сунул в мешок три связки стрел. Семьдесят две стрелы тоже были нелегкой ношей, а их наконечники грозили прорвать мешок, но не хотелось путешествовать без этих связок, перевязанных пеньковой тетивой. Еще одной тетивой он воспользовался, чтобы привязать к ноге нож. Его, как и кошелек с деньгами, скрывала черная сутана.
Томас собрался идти, но дождь
