тюки с заморскими товарами: шелковой одеждой и тканями, пряностями и сладкими сушеными фруктами, тончайшими вазами из китайского фарфора и зеркалами из Венеции.
Вдоль дороги потянулись легкие двухколесные арбы и груженные доверху повозки. Шум за воротами все усиливался. Поднимался и креп недовольный ропот. Окрепнув, он вспорхнул громким криком:
– Эй, отворяйте!
– Вовсе заспались, – не поднимая глаз, проворчал возница, длинным концом поводьев нервно постукивая себя по голенищу сапога.
Накануне у его повозки отвалилось колесо. На непредвиденную остановку и починку ушло время. И, как они после ни торопились поспеть, несговорчивые стражи подняли подвесной мост прямо на их глазах. Пришлось им заночевать в открытом поле.
– В былые годы давно бы отворили, – вскользь заметил одинокий путник, путешествующий налегке. – А в этот год все тянут и тянут, словно ждут, пока солнце не достигнет зенита.
– Строги ноне порядки, ворогов опасаются…
Презрительная усмешка скользнула по тонким губам путника:
– Чего им бояться, сидят за высокими стенами…
Неодобрительно покосившись в сторону насмешника, возница с ног до головы ощупал его взглядом. От него не укрылись слегка раскосые, восточные глаза соседа, его кривоватые ноги, что явно говорило о том, что не совсем уж дальние, может, и совсем уж близкие предки этого слишком разговорчивого путника предпочитали больше передвигаться на лошадях, и с головой выдавало в нем степняка. Хотя, кто его знает.
Много среди них жило выходцев из разных народов. И сами они, булгары, поговаривают, когда-то пришли на эти земли из степей.
Только одним людям Аллах дал открытые и чистые глаза вместе с желанием мирно трудиться, а вот другим от него достались узкие глаза разбойников и наглых грабителей, что сами по себе ленивы, привыкли весь день в рассеянной праздности покачиваться в седле, жить за счет других народов и племен…
– Эй, открывай! – закричали снизу.
Словно только и ждавшие, тотчас же застучали по проходу тяжелые каблуки караулбаши, который давно уже с усмешкой наблюдал сверху за скопившимся за закрытыми воротами людом. Он и сам прекрасно знал, что пора открывать, но по привычке медлил, выискивая глазами чужаков и особо недовольных. Но больше всего он старался выискать тех, кто пытался слиться с толпой, выглядеть в ней неприметным, что порой и подводило, именно излишнее усердие казаться таким, как и все.
И те, и другие были опасны. Вторые куда больше, чем первые. Нет ничего опаснее, чем враг тайный, тот, что пытается влезть и скрыться под чужой личиной.
Не мог и не обошел своим вниманием караулбаши шибко горячо выступающего степняка, почему-то путешествующего пешком.
Странновато оное, если того еще не хуже. Не мешало бы задержать его и основательно
