Пельтцер.
Сестры Покровские тоже любили театр, поэтому Таня была в гимназии на особом положении. Ее отпускали на репетиции и т. д. Подруги завидовали – как же, настоящая актриса! Таня не зазнавалась, этой привычкой она не успела обзавестись за всю свою долгую жизнь. Ей просто было приятно находиться в центре внимания и рассказывать подругам о театре.
Перспектива вырисовывалась прямая и ясная.
– Как окончишь гимназию – поедешь в Москву к Станиславскому, – говорил отец. – Его студия – это актерский университет.
Будучи «коршевцем», Иван Романович глубоко уважал Станиславского и Художественный театр в целом, несмотря на антагонизм, существовавший между обоими театрами. У Корша Станиславского и его актеров считали заумными начетчиками, которые портят такое хорошее актерское дело своими скучными теориями, а в Художественном театр Корша называли «балаганом». Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись. Но умные люди прозревали суть, не обращая внимания на все остальное. При всем своем глубочайшем уважении к Синельникову Иван Робертович понимал, что отшлифовать талант его дочери должным образом могут только в Художественном театре.
Кумиром Тани была великая Вера Комиссаржевская, о которой часто и с удовольствием вспоминал Синельников. Вера Федоровна начинала свою сценическую деятельность в Новочеркасском товариществе актеров, которым он руководил.
– Как она играла Лизу в «Горе от ума»! – Синельников закатывал глаза и качал головой, изображая невероятный восторг. – Как она играла! В ее Лизу влюблялись все мужчины, сидевшие в зале. «Сюда ваш батюшка зашёл, я обмерла; вертелась перед ним, не помню, что врала». Взглянешь и понимаешь, что второстепенных ролей не существует. Есть только второстепенные актеры…
«Почему жизнь так несправедлива? – думала Таня. – Почему смерть забирает самых лучших? Ну как могло так случиться, чтобы лучшая актриса империи умерла в каком-то Ташкенте от оспы? Зачем она туда поехала? Зачем?! Разве больше негде было выступать?» Отец рассказывал, что незадолго до своей трагической смерти Вера Федоровна собралась открывать свою театральную школу… Эх, если бы можно было учиться у самой Комиссаржевской! Впрочем, у Станиславского в Художественном театре тоже неплохо…
– Отец прав, – говорила мать, и то был редкий случай, когда она соглашалась со своим мужем. – Поезжай в Москву. В Харькове достойной партии составить невозможно. Здесь если кто не «мишугенер»[18], тот обязательно «цудрейтер»[19].
О достойной партии Татьяна не думала совершенно. Что за глупости? И вообще, что за дурацкое слово «партия»? Если она полюбит кого-то, то не станет ломать голову над тем, достойная ли это партия. А если и не полюбит, то не страшно. Ведь у нее есть театр – самый лучший и самый главный возлюбленный.
Если Синельников хотел похвалить Таню, то говорил: «Знаете, Татьяна Ивановна, а у вас
Мишугенер («мишигенер» или «мишиге») – сумасшедший (
Цудрейтер – ненормальный (
