холмах, и Андрей прочитал:
– «Роса блестит весело!»
– А, собственно, почему весело? – прищурившись, спросил Герман.
Мария встала и повернулась спиной. Оказалось, надпись продолжалась сзади. Герман прочитал:
– «Скоро взлёт!»
Первым обрёл дар речи Андрей:
– Оп-ля! Марийка, сама придумала?
– А хоть бы и сама! – с вызовом в голосе ответила Мария и тут же ловко перевела стрелки: – Бутан, о чем задумался? Неужели собрался дирижабль купить?
Боря вздохнул, повернулся к огню. Отблески пламени затанцевали на бритой голове.
– Дирижабль, ага, покрасить и выбросить… В каком-то ченнелинге я вычитал интересную мысль: «Просветление – это естественный процесс.» Ну, а раз естественный, то ничего делать не надо, ничему учиться не надо. Захотел – стал просветленным. И раньше мне попадались в литературе похожие намёки, но только недавно я врубился, о чём они. Моя задумчивая коробка передач наконец-то сработала. Но на выхлопе ничего не появилось. Сержант, в чём фишка? Ты-то как «взломал границу»?
– Брось, забудь, – отмахнулся Сергей. – Нечего тут разбираться. Границы на самом деле нет никакой. Что посмеешь, то и пожнёшь.
– Если так просто, то почему так сложно? Да, бывает временами, кажется, что ещё чуть-чуть – и соскользну в неизвестность. Но искра быстро проходит, и ничего не меняется. Что значит это ваше фирменное «выбрать просветление»? Ну, выбрал я, и уже давно. Занимался по разным системам. Дошёл даже до того, что тупо ходил и постоянно внушал себе «Мастер, просветленный, Мастер, я выбрал просветление…» Толку – ноль целых ноль десятых.
– И в чём вопрос? – тихо спросил Сергей.
– Я хочу знать: почему буксую! – рявкнул Бутан и хлопнул ладонью по колену.
– Пусть это войдёт в суп…
Гидравлический домкрат внутри Татарникова перепустил клапан. Бутан сразу обмяк, откинулся на спинку стула и уставился в потолок. Волнение, резко накинувшееся на него, куда-то пропало. Взамен появились тоска и вялая боль в затылке. «Сейчас передо мной живой просветленный Мастер. Ну и что? Это ничего не меняет. Я, как был дундук, так и остался. А если быть честным с собой, то стало ещё обиднее. Он смог, почему я не могу? Хотя, нет. Мне уже не обидно, да и не было обидно никогда. Чувство какое-то незнакомое. Наверное, так себя чувствует иголка патефона срываясь по царапине. Заменить бы пластинку, а лучше сразу выкинуть патефон. Как надоела эта возня с просветлением! Чего-то ждешь, надеешься…»
Задумчивость Бутана дотянулась до остальных. Время словно убавило ход.
В камине громко треснуло полено. Герман обернулся, заглянул в кастрюльку. Когда её только принесли, снег горкой высился над краями. А как растаял, то вода лишь на палец прикрыла дно.
– Вот так и мы, как этот снег в кастрюле, – сказал Герман, прерывая общую задумчивость. – Сначала много чего из себя строим, из краёв выпираем. А чуть жарковато
