с облегчением выдохнула.
«Господи, как же я пересралась! Ведь чуть концы не откинула в самом деле!» – подумала она про себя, осознав, что он пришел к ней как пациент.
– Ну, это… – Лима теперь вообще все поняла. Вопросов у нее не было, она просто не знала как чисто по эмоциям в себя прийти. Принципиально она не возражала, но чисто на автомате тянуло поломаться. – А смысл? На бронит ты дворником денег не заработаешь. На лазутный порошок денег хватит. Порошок защитит костюм от разложения. Но через месяц шмотки все равно в тебя вцепится. Может я и отцеплю тебя бесплатно…
Лущевский сделал едва заметное радостное движение головой, но едва его глаза коснулись ее глаз, он тут же спрятал их снова, чтобы не светить свою бурную радость.
– Да, да, я сама слабо понимаю почему, но в принципе готова отцепить костюм бесплатно, – заметив как он еле-еле спрятал свой восторг. – Но ты зря радуешься, это лишь временная мера. Принципиального решения не существует. Даже этот сраный разрекламированный бронит, хоть и защищает от въедания шмоток, но превращает тело людей в удушливый кокон! Короче, я к чему клоню. Даже если отцеплю сейчас, тебе не хватит денег на повторную процедуру через месяц.
– Я все понял, – внимательно выслушал Лущевский. – Ты абсолютно права. Просто события последнего месяца настолько меня придавили, что мне хочется как улитка спрятаться в раковину. Пусть голова хоть как-то переварит весь «дурдом», через который мне пришлось пройти. Я как мог пытался душить водкой, но не помогает. Ты даешь месяц? Это даже много! Сними с меня этот сраный костюм, и, клянусь, ты больше никогда меня не увидишь.
Лиме вспомнился питонистый кроко, которого она душила на этом же самом месте, где она прямо сейчас душит Лущевского, чью жену загрыз тот самый питонистый кроко, которого она вернула к жизни рядом с этими лодками несколько лет назад.
Под ее пальцами тело Лущевского билось в конвульсиях. У смертельно напуганного животного, как это было у кроко, у ее подруги Пенелопы, либо у любого из ее пациентов, конвульсии были другие. Лущевский трясся лишь рефлекторно.
В глубине души он верил ей, он принимал ее пальцы, он принимал ее силу. Это была смелость человека, который сознательно проходит испытание болью сейчас, чтобы сделать свою будущую жизнь лучше.
Его тело посинело. Окровавленная кожа перестала принимать нервные импульсы. Костюм сам собой медленно отслоился.
Пальцы Лимы разжались. Легкие Лущевского жадно наполнились воздухом. Сушняк стал непереносимым. Каждое микродвижение вызывало такую резкую боль, как будто все тело было наполнено пылью из разбитых стекол.
Аккуратно и быстро снимая отслоившийся костюм, Лима заметила, что кожа Лущевского практически целая. Обычные пациенты обращались к ней, когда шмотки уже основательно въелись им в кожу. В данном случае обращение произошло на самой ранней стадии.
– Фаза номер два! Готов? – обратилась
