какого гриска?! Вы же не хотите сказать, что вообще не занимались этим делом?
– Занимались, – сказал Рэндольф. – Но почти ничего не нашли. Следы ведут на человеческую сторону мира.
– Удачно, что для меня это не проблема.
Глава 8. Пляска Змея и Паучихи
Intermedius
Уго
Фьюта замерла перед кустарником. Уго перехватил ложе балестры, сложил губы «дудочкой» и присвистнул. Гончая с лаем метнулась вперед, поднимая дичь. Тяжело хлопая крыльями, из кустарника взлетели три фазана, блеснуло на солнце пестрое оперение, воздух наполнился встревоженным птичьим квохтаньем.
Вскинув балестру, охотник поймал в прицел ближайшую птицу и спустил рычаг. Выстрел вышел удачным – с жалобным криком подбитый фазан рухнул в кустарник. Остальные, отлетев чуть в сторону, опустились на землю, предпочитая спасаться бегством.
Уго потянулся к мешочку с глиняными шариками на поясе, без лишней спешки оттянул тетиву и вложил новый снаряд. Ушли так ушли. Суетиться нет смысла. Охота только началась, гончая еще не раз выследит и поднимет птицу.
Из кустов вынырнула квадратная брылястая морда. Умница Фьюта сама, не дожидаясь приказа, разыскала и приволокла оглушенную птицу. Гончая несла добычу аккуратно, как учили – лишь прижимая зубами, но не прокусывая. Кто утверждает, что бладхаунд не подходит для охоты на птицу, тот не видел Фьюту в деле. Уго не променял бы свою любимицу и на свору легавых.
Охотник аккуратно высвободил тушку из пасти. Фазан еще дышал, переливались красным и золотым перьями на солнце. Королевская дичь.
Он вцепился в тельце, ощущая под мягким покровом перьев теплую, полную жизни плоть, и почувствовал, как сбилось дыхание. Ощущение чужой беспомощности странно возбуждало.
Как всегда.
Мягко, почти нежно Уго взял добычу за голову и свернул фазану шею. Возбуждение усилилось.
В следующий раз надо будет сделать это медленнее. Или сначала сломать птице лапы?
Посвященная говорила, что у него хорошие данные, чтобы принять в себя дар Хозяйки, но их надо развивать. Развитие включало в себя и такие вещи… вещи, после которых Уго чувствовал себя на подъеме. От них было приятно и стыдно. И чем стыднее, тем приятнее.
Как тогда, когда он до смерти избил бродягу.
Он остановился, вспоминая жалобные крики, смачные звуки ударов дерева о плоть. Позже он отбросил палку и бил ногами и кулаками, бил до боли, с наслаждением ощущая беззащитную мягкость живота, смотрел, как подкованные сапоги оставляют кровавые следы на тощем теле, слушал, как трескаются и ломаются ребра…
Это было ужасно и… восхитительно.
Ни охота, ни забой скота, ни наказание челяди никогда не давали подобного острого наслаждения. Он едва вытерпел до Ува Виоло, от плотского желания было больно сидеть в седле. Добрался до ближайшего борделя, взял первую попавшуюся шлюху, не обращая внимания, насколько она страшна.
И долго потом воспоминание о содеянном
