воды, – бросила португалка с сильным акцентом. – Большую бадью. Из колодца. Быстро.
Дункан бегом спустился по лестнице и внизу приказал Сиду и Педди пойти в патио и там набрать воды из колодца. Втроем они таскали ведра в дом и выливали воду в подготовленную деревянную бадью. Мужчины дважды взбежали с полными ведрами наверх; наконец Миранда заявила, что воды достаточно. В одной из мисок, где обычно хранились овощи, она зажгла какое-то вещество, которое и распространяло едкий дым и зловоние. Если это и были травы, то такие, которых Дункан никогда раньше не видел и не нюхал.
Большое тело Миранды словно окутал туман. Она раздела Джонатана и взяла обнаженное щуплое тельце на руки. Ее круглое загорелое лицо лоснилось от пота. Женщина что-то шептала себе под нос на незнакомом языке – это точно был не португальский. И все же некоторые фразы казались Дункану знакомыми. Возможно, он слышал их на невольничьем рынке. Или в порту, где португальцы грузили на корабли негров. Это было странное, таинственное песнопение, полное гортанных звуков.
Ледяной озноб охватил Дункана, словно откуда-то потянуло сквозняком; дым заклубился по комнате. Миранда согнулась над бадьей, по-прежнему держа ребенка на руках.
Деирдре тихо застонала. Она стояла возле детской кроватки и крестилась. В какой-то миг Дункану захотелось сделать то же самое.
Миранда окунула Джонни в холодную воду. На поверхности оставалась лишь его голова с растрепанными черными локонами. Малыш стал хватать воздух ртом и жалобно закричал.
Позже Дункан не мог вспомнить, сколько раз повторялась ужасная процедура с окунанием. Тем временем ему вместе с Сидом и Педди пришлось принести еще свежей воды. Они вылили использованную воду из бадьи прямо в окно и наполнили ее заново. Джонатан больше не кричал, когда его окунали, но всякий раз его зубы стучали, а глаза были широко раскрыты. Вялость, вызванную лихорадкой, как рукой сняло. Малыш больше не находился в полудреме и стал узнавать людей вокруг себя.
– Мамочка… – жалобно пролепетал он.
В другой раз, когда Дункан вошел в комнату с полными ведрами, мальчик произнес:
– Папа… Джонни холодно!
– Все в порядке, – ответил Дункан. – Ты скоро поправишься!
Только под утро Миранда наконец перестала окунать ребенка в воду. Дункан не взялся бы сказать, что из всего этого было языческим обрядом, а что – лечением. Португалка разогнала рукой последние струйки дыма, глухо пробормотала под нос что-то на незнакомом языке и лишь потом завернула малыша в полотенце и прижала его к груди.
– Лимонный сок, – сказала она Деирдре, укачивая ребенка. – Но только горячий.
Молодая ирландка, стоявшая молча в углу комнаты, тут же помчалась вниз. Элизабет устало прислонилась к стене и подняла голову. В ее глазах читались мольба и страх.
– Он будет жить? – требовательно спросил Дункан
