«для звуков жизни не щадить».
На этой земле Ленский мыслит себя неким странником, а деревня, куда он «прискакал», вместе с помещиками-соседями – представляются ему скорее неким идиллическим «домашним кругом», приютом для скитальца, которым он себя воображает.
С его «душою прямо геттингенской», соседи-помещики принимают его скорее за «полурусского соседа». Зато он не был «чужим» «в семье своей родной» мировых элегических поэтов, выросших, как и он, в стенах Геттингенского университета под небом «Германии туманной» или Англии – «туманного Альбиона» – литературной родины меланхолии – с её мрачными песнями Оссиана и «британской музы небылицами», такими как «Послание Элоизы к Абеляру» Попа, «Ночные мысли» Юнга, «Сельское кладбище» Грея – всё это основные источники литературной меланхолии, явления, ставшего столь популярным во второй половине XVIII века. И скорбный Вертер, и эротик Парни одинаково не избегали её влияния.
Унаследованная от английских и французских элегиков, меланхолия не была по существу романтическим мотивом, и уже по одному этому, возможно, Пушкин имел право не видеть в тёмной манере Ленского «ни мало» романтизма.
Меланхолия, как и болезнь вообще, причастна духовному плану бытия. Это бурное открытое сострадание к прошлым бедам других, ведущее к мистической любви к человечеству, природе, Богу, славе, добродетели, отечеству и т. д. Она удаляет от материального мира и приближает к духу. И наличие меланхолии – это всегда свидетельство избирательного дара проникновения в потустороннее измерение.
Меланхолия, как литературный приём, в своё время заражает и Stürmer’а Гёте, и классика А. Шенье, и пессимиста Шатобриана, и уж, конечно, находившихся при смерти таких французских поэтов как Жильбер, Мильвуа и Луазон, страдавших чахоткой, не говоря уже о вполне здоровых и преуспевающих в жизни поэтов, таких как Ламартин, но которые, как и Ленский, начинали петь:
…поблекший жизни цвет,
Без малого в осьмнадцать лет. (2:X)
Поскольку стремление писать – есть способ прикоснуться к «заманчивой загадке» жизни и смерти, а значит к запредельной реальности, у элегических поэтов, каким был и Ленский, чрезвычайно распространён был мотив предчувствия скорой смерти. И чаще всего свои скорбные чувства они выражали, бродя «в роще», «при свете луны»… О меланхолических прогулках Ленского Пушкин также неоднократно отмечает в романе:
Он рощи полюбил густые,
Уединенье, тишину,
И ночь, и звезды, и луну… (2: XXII)
Излюбленный пейзаж любой элегической поэзии – руины, кладбища, звон колоколов, тусклая луна, картины осенней увядающей природы. И Ленский прилежно испещрял альбомы Ольги нежными элегиями и сельскими видами. Меланхолию как поэзию скорби и печали Пушкин представил некой рекой «живых слёз» – «живых истин»:
И полны истины живой
Текут элегии рекой. (6:XXXI)
И в этом
