amour,Je t’avais consacré ma vie,
Hélas! et je ne vis qu’un jour.
Как не узнать здесь родной Ленскому язык, здесь можно найти всю знакомую нам из последней элегии Ленского метафорику: и «весны моей златые дни» («printemps de mon âge»), и «прав судьбы закон» («du sort je subis la loi»), и «желанный друг, сердечный друг» («ma compagne, ma seule amie»), и «тебе единой посвятил» («digne objet d’un constant amour»), словом, всё то, о чем довольно завуалированно – «темно и вяло» – писал Ленский накануне своей смерти.
Пушкин, вероятно, был знаком с Жильбером, а также со стихотворением «Le poète malheureux» («Несчастный поэт»), и не только непосредственно по его французскому тексту, но и с переводом этой элегии поэтом Милоновым, современником Пушкина, в сборнике стихов, напечатанном в 1819 году:
О, дней моих весна! куда сокрылась ты?
Едва твой след примечу,
Как сна пленительны мечты,
Вотще лечу к тебе – тебя во век не встречу!
Полжизни, может быть, моей,
В себе ты заключила;
Но ах, жалеть ли мне о ней?
Восход моей зари ты скорбью омрачила,
И скрылась от меня,
Как кроется от глаз предвестник бурна дня,
В туманных облаках померкшее светило!
Но блеск отрадных дней твоих
Еще прельщенное воображенье ловит.
Кто знает, что судьба в грядущем нам готовит?
Здесь мы слышим тот же вопрос к вечности и желание заглянуть в беспредельное, что и у Ленского. Поэзия как способ мышления, как осознание «истины живой», способна прокладывать путь в запредельное – это и есть то «чудо» сознания, о котором «подозревал» Ленский.
Образ потусторонности как «лона тишины», где «всё говорит …на языке души», мерцал в сознании и памяти Ленского и виделся ему с позиций литературного опыта его поколения.
Желая дать портрет своего героя как элегического поэта, Пушкин, несомненно, использовал и собственные произведения, такие, например, как «Гроб юноши» или «Умолкну скоро я». У других поэтов, как мы видели, он также многое что заимствовал, иногда сознательно, иногда бессознательно. Глубоким мистическим переживанием проникнуто пушкинское стихотворение «Я видел смерть…» (подражание одной из элегий Парни), в котором перед героем раскрылась дверь вечности:
Я видел смерть; она в молчаньи села
У мирного порогу моего;
Я видел гроб; открылась дверь его;
Душа, померкнув, охладела…
Покину скоро я друзей…
Стихотворение воспроизводит пушкинскую образность дома с его «мирным порогом» и «дверью», противопоставленные окружающему ландшафту – потустороннему и запредельному – «вне дома». Мы видим здесь у Пушкина целую цепочку ассоциаций, имеющих прямое отношение к теме потусторонности. Представление о неединственности основной реальности складывается из пушкинской художественной антиномии: «мирный порог» – «дверь гроба». «Гроб» противопоставлено слову «дом» и употребленное Пушкиным в значении некоего мистического дома и потустороннего пространства
