уйти девушку, спросил Сашка. Как не хотелось расставаться, даже зная, что вновь увидишь ее завтра! Нет, почему завтра, уже сегодня – времени-то далеко за полночь.
– Смотри, какое небо! – обнимая девушку за плечи, повернул ее к себе. – Выбирай любую звезду, и она будет твоя. Насовсем!
– Спать пора, – она закрыла ему рот маленькой ладошкой. – Домой надо, мама сердиться будет.
– Спать? В такую ночь? Анеля!
– Нет, милый, все, до свидания, – привстав на цыпочки, она быстро чмокнула его в щеку, увернулась от неловких Сашкиных рук и юркнула в калитку, прикрыв ее за собой.
Он постоял, глядя, как мелькнуло на дорожке сада светлое платье – мелькнуло и исчезло за дверями дома. Поводил по мягкой теплой дорожной пыли носком сандалии, надетой по-монастырски, на босу ногу, потом повернулся и неторопливо пошел к себе.
По дороге, легко подпрыгнув, сорвал с ветки маленькое, еще недозрелое зеленое яблоко. Надкусив, почувствовал, как рот наполнился кислым терпким соком. Плюнув, Сашка отбросил его и подумал, что надо бы написать матери подробное письмо, рассказать об Анеле. Пусть мама выберет время, приедет, поглядит на нее, не то начнешь тянуть с серьезным объяснением и прохлопаешь ушами свое счастье. Наверное, хватит ходить вокруг да около – так недолго и в старых холостяках остаться. Всех, кто старше двадцати пяти, Тур считал глубокими стариками, которым, по большому счету, от жизни уже нечего ждать праздников…
Гнат Цыбух ворочался без сна на жестких тюремных нарах – какой сон в каталажке? Дернули же его черти так глупо залететь сюда, и теперь он только и мог, что вздыхать бессонными ночами да ждать, что приключится дальше.
А все она, проклятая Софка, во всем виновата! Гнат прикрыл глаза и явственно представил вдову Софью Полищук – кареглазую, с гибким станом и высокой грудью, легко идущую по тропке, словно царица, важно ступая маленькими красивыми босыми ногами. Из-за нее он, Гнат, совсем одурел, как мальчишка, покой потерял, запустил хозяйство. Да еще ревность одолела – крутился около Софки односельчанин Ивась Перегуда: парень справный, рослый и годами младше Цыбуха.
Так и начались между ними глухая вражда и соперничество. Бывало, сойдутся на деревенской вечеринке, до кулаков дело доходило, а то и колья из плетней начинали выворачивать, а хитрая Софка улыбалась то одному, то другому, показывая ровные белые зубы и лукаво щуря глаза.
Пока жили под поляками, жандармы плевали на драки, случавшиеся между белорусскими мужиками, но новая власть начала создавать колхозы, гонять самогонщиков и дебоширов, и в деревне объявился участковый уполномоченный – тощий кадыкастый Алешка Кулик, расхаживавший в форме и с наганом на ремне.
Поначалу Гнат его всерьез не принимал – ходит и ходит; шут с ним, с милиционером, – как жили, так и будем жить! Самогон он гнал в лесу, надежно запрятав в чаще маленькую винокурню, и в колхоз записался, как все, тем более что предложить из своей собственности
