А смогла бы я полюбить дитя, зачатое вот так? На полу в грязи? Даже не знаю. Может материнский инстинкт всё же взял бы своё. Но, этого я никогда не узнаю. У меня будут дети, но от любимого.
– Ну, вот, любушка, это заваривать кипятком и пить недельку другую по три раза в день. А потом каждое утро, чтобы не понести. Ясно, Лизонька? – Она высыпала измельченную травку из ступки в льняной мешочек.
– Я избегать его буду. – Сильнее прижав к себе края одеяла, сказала я.
– Ох, милая, если бы, так всё просто было. Ты избегать будешь, а он? Совести у Коршунова нет. Отрезвеет и на трезвую голову тебя захочет. Не спрячешься ты от него.
– Я отбиваться буду!
– А сегодня, что не отбилась? – Она посмотрела на меня с улыбкой.
Я отвернулась.
– Во то-то. От мужика не отобьешься. Только если убьешь. Убьёшь – посадят. Зачем жизнь себе ломать, да нервы портить. Да, и Гришка руки распускать любит, если что не так.
Я была шокирована её осведомлённостью о пристрастиях Коршунова.
– Бабушка, а тебе—то, откуда знать? Может, отрезвеет и не вспомнит ничего. Он же напился до поросячьего визга. Ещё стакан и дойти бы до меня не смог.
Она хитро улыбнулась и присела рядом со мною.
– Лизонька, ты не серая мышка, чтобы тебя не вспоминать. Вон, какая красавица. – Она погладила меня по волосам. – Тут на днях девка из Козловки приходила. Поздно пришла. Травки уже не помогли бы. Пришлось вырывать Гришкино семя. Так, что муж твоей сестры ещё тот походун. Не сомневайся, полезет.
– Не хочу! Он зверя лесного хуже. – Я опять заплакала, закрыв лицо ладонями.
Бабушка Есфирь обняла меня. Как маленькую принялась гладить по спине. Её руки всегда успокаивали меня и снимали боль. Только в этот раз у меня болела не разбитая коленка, а душа.
– Полно, девонька. Поплакала и будет. Слёзы горю никогда не помогали. И зверя приручить можно. Мужик и зверь одно лихо. Зверю мясо нужно, а мужику ласка. Зная, что хотят мужчины, ими можно управлять.
– Да, противен он мне. – Ещё сильнее заплакала я.
– Он в твоей жизни ненадолго. Судьба сама отведёт его. Я уже почти век прожила и много чего знаю, милая.
Она прикоснулась к моим щекам своими ладонями. Её пальцы были шершавые, но такие тёплые и ласковые. Аромат сухой травы, исходивший от её рук, успокаивал. Есфирь Исааковна прижала меня сильнее к себе. Эти объятья были для меня самые нежные. Моя родная мать никогда так меня не обнимала и не жалела. Сколько себя помню, всегда в трудную минуту рядом оказывалась бабушка Есфирь. Я упаду. Она поднимет со словами: «Вставай. Всегда вставай. Даже если трудно, всё равно поднимайся на ноги. Не лежи на потеху толпе». Я разобью коленки. Она промывает их и говорит: «Не плачь. Боль проходит, а слёзы высыхают». Меня дразнят. Она разгонит недругов и скажет: «Ты та, кем сама себя считаешь». Она всегда была рядом со мною или я всегда стремилась к ней. Я уже и не знаю. Родную бабку
