ограничивало нашу часть с севера. За моей спиной, между солдатской столовой и казармой второй батареи, торчал узел связи.
Я отошел еще несколько метров по дороге и остановился. Стройбат от этого заметно отодвинулся назад и влево, так что мне открылся большой кусок степи за вторым КПП. Точно такой же, как и тот, что был виден с узла. Холмы и битый кирпич.
За моей спиной ― нехитрый солдатский пейзаж ― двухэтажные бараки казарм и служб, чуть зеленые деревья и травка то там, то здесь, вперемежку с мусором и огромный пустырь, переходящий в плац. Все тихо, людей нет, никто не застанет меня сейчас на середине дороги за моими утренними философиями. Я повернулся обратно к степи.
Сегодня эта земля казалась мне особенно родной. Мы с ней вместе отдыхали. Я ― от прошедших кошмарных недель в роте, земля ― от прошедших миллионов лет геологических игр. Мы оба были после чего-то. Мы оба хорошенько выспались, сбросили на пол надоевший бушлат, и вышли на пустую дорогу ― постоять. Низачем поторчать на ветру и почувствовать сладость непроисхождения вокруг никаких событий, подумать о своем и о вечности мира.
На этой земле уже ничего нельзя испортить, сломать, сжечь, разрушить, ― все само сгорело и порушилось миллионы лет назад. Остался голый ровный стол, специально для игр. Замечательное место для испытания ракет! Наилучший выбор. Огромная детская площадка сотни километров шириной ― играй-заиграйся в войнушку.
Неважно, что люди накидали здесь фюзеляжей ракет, самолетов, побросали ржавых, наполовину разобранных тягачей по обочинам дороги, понаоставляли старых полуразрушенных казарм, блиндажей, ― ей все равно. Обломки машин сторожат дорогу от самой нашей части до города, развалины старых сараев и казарм стоят пореже, как ямские станции. Это так мелко для нее.
Всё это ― только тут, около людей, около трубы с водой. А пройдешь пятьсот метров за соседнюю горку, ― и нет ничего, снова степь, пустыня, ковыль местный да битый кирпич. Земля отдыхает.
Мы с ней отдыхаем. Нам есть от чего отдохнуть.
Здесь ведь не всегда было так тихо. Когда-то тут плескалось море, тримоглодиты шныряли за своими тримоглодитихами. Кто-то, совсем простой по биологическому строению, постоянно пытался кого-то другого съесть, такого же простого, ― обычно успешно. Между плетущихся водорослей и морских звезд сизые ракушки-бякушки молча осуществляли свой нехитрый жизненный процесс, постепенно превращаясь в более высокие формы материи. Птеродактили тогда еще не летали, но и без них местечко было бойкое.
Недели две назад я нашел окаменевшую раковину на одной из горок, где мы сидели, ожидая своей очереди на стрельбах, и парень с геофака расписал нам по ней все что знал про теллурий, докембрий, вторичный, третичный, и какие еще бывают периоды. Про четверичный период ему не было нужды нам рассказывать, потому что четвертичный период ― это мы сами. Это наши скелеты и скелеты наших ракет и бульдозеров будут раскапывать геологи далеких веков. Как-то они о нас подумают?
А,
