же прочесть письмо. Дмитрий развернул лист и узнал плотный, чёткий почерк матери. Та обращалась к Волконской, как к подруге, и подробно описывала свою жизнь в Риме. Мать, по-видимому, отвечала на какие-то вопросы княгини Зизи о своём мировоззрении, и Дмитрий поразился философской глубине её мыслей. В конце послания, уже попрощавшись, Татьяна Максимовна сделала приписку, что из-за нового закона о католическом вероисповедании беспокоится о судьбе подаренного Дмитрию имущества и советовала княгине Волконской переписать всё на сына задолго до «решительного шага».
«Так вот о чём собиралась поговорить Волконская: хотела предупредить о возможной конфискации, – догадался Дмитрий. – Но теперь-то уже всё равно ничего не изменишь. Поздно!»
Настроение испортилось окончательно: отдавать в казну то, что он любил с детства, а потом по дарственной передала ему мать, Дмитрий не хотел. Это было просто оскорбительно! Кому какое дело до того, во что верит княгиня Ордынцева? Она многое сделала для страны, даже отдала короне своё любимое детище – оружейные заводы. Неужели этого мало?.. Гнев разгорался, как костёр на ветру. Наверное, пора уходить. Не дай бог, не совладаешь с собой, сорвешься. Дмитрий спрятался за колонну, пытаясь взять себя в руки.
Наконец он справился с обидой – по крайней мере, притушил её. Не стоило пороть горячку: нового закона ещё никто не видел, а раз так, то и обсуждать было нечего.
Дмитрий свернул письмо и положил его в карман. Оглядевшись по сторонам, он понял, что старшая из сестёр Чернышёвых уже успела покинуть своё место на диване и теперь стояла в сторонке, беседуя с Шереметевым. Даже издали было видно, как сияют глаза графа, да и Надин казалась воодушевлённой. Отметив, что бедняга Шереметев явно влип, как кур в ощип, Дмитрий решил подойти к хозяйке, дать ей знать, что всё понял, и откланяться. Он ещё не успел добраться до Зинаиды Александровны, когда в комнате появилась новая пара. Рослый смуглый генерал, в котором Дмитрий узнал мужа своей любовницы, Льва Нарышкина, вёл под руку очень худую, но всё ещё красивую немолодую даму. Роскоши её наряда могла бы позавидовать императрица, а пышный берет с кудрявым страусовым пером венчал её голову, как самая настоящая корона.
«Ух, ты! Прямо-таки явление царицы! Правда, ненастоящей», – мысленно оценил Ордынцев, узнавший в стареющей даме когда-то всесильную фаворитку покойного императора Александра.
Марию Антоновну Нарышкину Дмитрий помнил с отрочества: тогда прекрасная дама, объезжавшая Крым со своей маленькой дочкой Софьей, поразила воображение подростка, а пятнадцать лет спустя, поселившись в своём новом одесском доме, Ордынцев узнал, что мать с девочкой провели здесь целую зиму.
Лев Нарышкин – племянник Марии Антоновны по мужу, поэтому он и сопровождает тётку. «Однако интересно, с кем же тогда появится на приёме его собственная жена? Ольга пообещала, что непременно здесь будет», – размышлял Ордынцев.
Ответ он получил сразу. В дверях гостиной
