удовлетворяла прихоти высокопоставленных самцов в квартирке с геральдическими лилиями французских монархов на выцветших обоях.
Он смотрел перед собой невидящими глазами и представлял точеный профиль, выступающий из ванильного плена подушки, как оживший римский барельеф. То, как она неспешно отворачивает голову, уклоняясь от назойливых поцелуев, а потом загорается и целует сама, и вновь отодвигается, раздувая угли чужой страсти, чуть припорошенные усталостью.
Он знал ее сегодняшнего гостя по многочисленным фотографиям и телеинтервью. В этом человеке его нервировало все, от дорогого костюма с пришпиленным к лацкану триколором до базарного говорка южных губерний и манеры чинно обращать одутловатое лицо к собеседнику, сомневаясь, стоит ли удостаивать его ответа. А теперь этот отвратительный боров был буквально у него за стеной, и сосед не мог отделаться от картинки, на которой тот слюнявит синюшными губами беззащитную женскую шею с пульсирующей жилкой, цепляется короткопалыми лапами за плечи и тянет к себе, на себя, задыхаясь в мутной похоти и ливневом потоке волос.
«Шлюхи, ненавижу!» Дотлевшая сигарета полетела в стоящую у подъезда машину, но своей цели не достигла, и сосед кулаком выместил злость на балконной двери.
Посвежевшая после душа жена с бесцветным лицом понимающе покивала на отказ присоединиться к ней и ее подругам в баре и принялась перебирать наряды в гигантском зеркальном шкафу, вросшем в сопредельную с соседской квартирой стену. После ухода супруги он впал в болезненное нетерпение, ожидая отъезда ауди. Наконец, блестя пробившейся сквозь редкий пушок лысиной, слуга народа вышел из подъезда и вскинул голову, насколько позволяла складчатая бычья шея, словно ожидал прощального жеста: воздушного поцелуя или взмаха платка.
Перегнувшись через перила, сосед с балкона силился увидеть сквозь задернутые занавески ее квартиры хоть какое-то шевеление или тень и с облегчением не увидел.
– Какого черта он приперся?
Незваный гость заполнил собой игрушечный коробок прихожей, отразившись от края до края в мутноватом настенном зеркале, искривляющем предметы то ли от старости, то ли по прихоти сумасшедшего зеркальщика. На ее лице застыла сдержанная улыбка, скрывающая настоящие чувства, и он во что бы то ни стало хотел сорвать ее. Но соседка наматывала на палец тонкую цепочку с золотой безделушкой и, казалось, нисколько не обиделась на то мерзкое и оскорбительное слово, которое он два часа таскал в звенящей голове и перекатывал по верхнему небу, как колючий шарик.
– Я никому не даю обетов верности.
– Ты еще хуже, чем я думал.
– А разве ты думал, когда остался? Ты всего лишь хотел шлюху и получил ее. – Беспощадная к себе, она не испугалась привычного ему слова. – И если ты ошибся…
– Я?
