Солнце уже висело над самым горизонтом.
***
Огромный черный купол, расцвеченный щедрой россыпью звезд, раскинулся над телегой, где коротал ночь старый полковник. Память. Память, проклятая. Чем старше становлюсь, думал он, тем ближе то, что было в далеком прошлом, тем чаще в него заглядываю. Зачем приехал на Русь? За многим. Конечно, за жалованием. Ведь кроме как воевать и не умел ничего. Да и до сего дня толком не научился. Жила, как и у многих наемников, прибывающих в Московию, мечта о том, чтобы скопить денег и вернуться домой «на белом коне». Ну или, по крайней мере, вернуться состоятельным господином, живущим в свое удовольствие. Но только ли за этим?
Нет. Молодым человеком хотел намного большего, чем могла предоставить погруженная в послевоенные хозяйственные хлопоты империя, намного большего, чем могло дать бедное поместье отца в прусском захолустье. Он хотел славы! Хотел… не то слово. Он ее жаждал. Он слышал ее запах и шел на него. Он видел себя на месте генералов и полковников, близ монарха, в богатом кафтане, на белоснежном скакуне. И даже больше. Видел ордена с собственным профилем, слышал рассказы о себе стариков в трактире или корчме… Он стремился ввысь.
Господи, как смешно и стыдно сегодня об этом вспоминать. Но ведь правда было так. Только славой, ее предвкушением жил он тогда. Все для нее. Только одно словечко выбивало его из колеи. Странное русское слово «воля». Хотя в Могилеве было не до нее. Поначалу, по крайней мере.
***
Вечером того же дня в воеводском дворе подводили итоги первого штурма. Потери русских были серьезными. Полегло до роты солдат, рота стрельцов. Не менее полутысячи казаков из могилевского полка, которым вместо изменника Поклонского теперь командовал старый шляхтич Павел Окуркевич. Но потери Радзивилла были намного больше. Уничтожено две гусарские хоругви, три легкие хоругви, до тысячи человек венгерских драгунов. Положение сложное. Но для польских гетманов оно намного сложнее. Втянувшись в посад, они уже не могут оставить Могилев, теряя здесь силы и время. Им придется, продолжая осаду, противостоять идущему с востока Ромодановскому и – с юга – казакам запорожского гетмана Золоторенко. Самим осажденным осталось совсем немного – выжить и выдержать.
– Батюшка воевода, – обратился к Алферьеву Лопухин, полковник стрельцов. – Хорошо бы у колодцев посты выставить да людишкам подвоз организовать. Поляки-то выходы к реке теперь все простреливают.
– И то верно, – согласился воевода. – Распорядись, голубчик. Да, еще и припасы прикажи сосчитать и беречь. Сколько нам сидеть, один Бог знает. Про крепость-то что? Как защищать будем?
– Я думаю, воевода-боярин, – начал ван Букховен, – тут дело нехитрое. Нужно только нашим пушкарям приказать, чтобы пристреляли все высокие дома в посадах. Все холмы. Иначе там пушки поляки установят, смогут городу большой урон наносить.
– Дело
