й в скрытом лесном замке владетелей земли Острийской, маркграфов Восточных уделов Баварии и Штирии – Бабенбергов, к западу от города Бамберг, утром притирал глаза, щурясь на восходящее солнце, древний монах. Он был настолько древен и стар, что, как старый валун у замка, порос мхом слухов и сказок, сложенных про него в окрестных деревнях досужими сказителями. Даже в замке графа менестрели и ваганты пели, в охотку, о нем дивные эды. Звали монаха Бертольдом Шварцем, или по-словенски Черным Медведем, за дремучесть его проживания в своей башне, как в берлоге, да за вечно черное платье, носимое им в миру.
Внешне он тоже напоминал медведя – кряжистого и матерого, встреча с которым в густой чаще леса, не сулила лихому человеку ничего приятного. Из-под густых волос, остававшихся, не смотря на его вечный возраст, иссини черными только кое-где с просеребрю седой россыпи, смотрели на мир внимательные черные глаза, кажется видевшие всех насквозь. Во взгляде его была какая-то неизбывная тоска и знание всего, всего надолго вперед и глубоко назад. Монах мало выходил из своей серой башни, но досужие языки говорили, что знается он с нечистой силой и летает на шабаши на Лысую гору, где собираются все прислужники дьявола. Он же не обращал внимания на то, что говорит темный народ, погрязший в делах своих суетных и находящий удовольствие и отдушину от жизни своей не просветной в том, чтобы перемыть чужие косточки.
Он жил столько, сколько любой из них и представить себе не мог. В этот новый век он вступил с полным пониманием своей доли и предназначения, но разобраться, что к чему не хотел, да и не очень стремился. Он давно не выходил из своего царства колб и реторт. Смешивал там, что-то свое, получал какие-то порошки, так, удовольствия для. То, что он искал, он нашел уже давно и потому занимался всем этим любопытства ради. Ни на какие шабаши он не летал и с друзьями своими, прозываемыми в узком кругу Совершенными, не знался, почти что век.
Сегодня он смотрел на яркое солнце, и что-то всколыхнулось в памяти его. Он вспомнил синюю ленту реки. Город, на холмах, поднимавший над ней свои башни и купола соборов. Свою беседу на берегу той реки, когда он впервые понял, что жизнь его потеряла грань свою конечную, и зависит только от нити судьбы, кою прядут не здесь в этом мире, а где-то там за далеким туманом мистической пелены.
Он никак не мог понять, что позвало его из сырых подвалов башни, от милых его сердцу едких дымов и полумрака. Сюда на верхотуру, куда он не взбирался так давно, что и не помнил, когда это было в последний раз.
Монах опять тяжело вздохнул, протер глаза и глянул с высоты своей башни, прозываемой в народе «Черный палец», наверно созвучно его прозвищу, на дорогу вьющуюся среди полей. Он вела из темного бора простиравшегося на восток от замка, и мало желающих находилось в этих землях выбирать ее для путешествия.
Сейчас по ней двигались всадники. Однако солнце било в глаза и монах не мог рассмотреть, кого это несло в такую рань из Черного бора. Он приложил ладонь ко лбу, закрывая глаза от лучей солнца, и внимательно вгляделся в гостей.
Чернец вздрогнул и его суровое лицо, впервые за последние десятки лет, разгладила добрая улыбка. Пятерка всадников неслась к замку полным аллюром. Впереди, на вороном иноходце в шелковом зеленом плаще к замку резвым галопом приближался лесной эльф или сама Богиня леса. Волосы червонного золота рассыпались по ее плечам, выбившись из-под плотной короны кос, венцом царицы облегающих гордо посаженную голову, и прижатых золоченым обручем. За спиной, туго притянутые, висели лук и колчан с зелеными стрелами, а о бедро, в такт шагу иноходца, ударяла сабля в зеленых сафьяновых ножнах.
– Не может быть! – Подумал монах, – Сколько лет прошло. Да я уж и забыл, что еще кто-то кроме меня есть.
– Но меня-то ты помнишь! – Вспыхнуло в его мозгу.
– Тебя! Да! – Так же мысленно ответил монах, – Тебя забыть, что заживо себя похоронить!
– Тогда здравствуй! Затворник ты мой любимый.
– Пока монах мысленно разговаривал с гостей, в ворота замка громыхнули булавой.
– Кого там черт принес! – Огрызнулся сторожевой.
– Открывай балбес! Баронесса Боисдам со свитой.
Загремели засовы, заскрипели петли ворот. Во двор въезжали всадники, окружившие свою госпожу. Навстречу им уже торопился конюший, ныне прозываемый маршал. Он весь излучал приветливость и радость встречи. Баронесса была широко известна при лучших дворах Запада. К тому же в узких кругах, шепотом говорили, что она слывет то ли любовницей, то ли советником самих высших иерархов церкви и самых родовитых имен мира. И уж совсем тихо, за закрытыми ставнями, только на ухо друг другу, передавали, что ходят слухи о ее принадлежности к божественным ликам, хотя, мол, это и ересь. А в уме, только про себя, при виде ее крестились и плевали через левое плечо, уж больно мало в ней было от смиренных святых, и много от бесовского отродья. Но вслух все это говорить не отваживался никто. Глядя же на ее ближних телохранителей, можно было утвердиться в этих
