объяснение получили вы?
– Она умерла от укуса змеи, – наконец, неохотно ответил Острожский.
– Змеи?! – от удивления Эвелина даже приподнялась на постели. – Вот уж никогда не видела в Остроленке змей! Даже в саду и возле озера. Откуда она взялась, эта змея? И что это была за змея такая?
– Насколько я помню, болотная гадюка. Она заползла матери в постель и укусила ее. Этого довольно, Эвелина? Я удовлетворил твое любопытство? Может быть, мы будем спать?
– Я не хочу спать. Какая ужасная история!
Опершись локтем о постель рядом с подушкой, на которой лежал Острожский, Эвелина в задумчивости уткнулась подбородком в тыльную часть сложенной ладони.
– Неудивительно, что вы не хотели говорить о ней. Вы любили мать, Луи?
Перед мысленным взором Острожского промелькнула давняя полузабытая картина, которую он все эти годы пытался вытравить из своей памяти: молодое, красивое, смеющееся лицо его матери, обрамленное развевающимися на ветру длинными русыми волосами; ямочки на ее щеках, ее темные лукавые глаза и ее раскрытые навстречу ему руки, когда он, шестилетним ребенком, несется ей навстречу и длинные жесткие стебли луговой травы больно хлестают его босые ноги…
Он тряхнул головой, чтобы избавиться от этой картины и, окончательно проснувшись, посмотрел на Эвелину.
– Странный вопрос, дорогая. Разве ты не любила свою мать?
– Я совсем другое дело, Луи.
Тяжелые пряди белокурых волос соскользнули с плеч Эвелины и накрыли ее лицо плотной завесой в то время, как она продолжала говорить:
– Я не помню своей матери, я была совсем малышкой, когда она умерла. Для меня она только портрет со стены в комнате моего отца. Тот портрет, – лукаво добавила она, отведя с глаз прядь волос, чтобы взглянуть на Острожского, – который заставил вас вернуться из Италии в Литву.
– Это был вовсе не портрет, – усмехнувшись, сказал Острожский. – Это был наш друг Дитгейм. После того, как он огорошил меня известием о том, что у меня есть жена и сын, мне не оставалось ничего другого.
Эвелине вдруг показалось, что портьеры, прикрывавшие двери, чуть заметно колыхнулись.
Закинув руки за голову, Острожский снова прикрыл глаза. Его лицо стало спокойно и бесстрастно, словно каменная маска, когда он, немного помедлив, нарочито спокойно произнес:
– Дорогая, почему бы тебе сразу не спросить меня о том, что именно тебя интересует в дедушкиной версии о смерти моей матери?
– Правда?
Эвелина села в постели и перекинула мешающую ей тяжелую гриву своих волос себе на грудь.
– А вы не будете злиться, топать ногами и брызгать слюной, как ваш дядюшка Ягайло?
– Я?! – с притворным возмущением вскричал Острожский, открывая глаза. – Никогда! Я буду злиться в лучших традициях наших друзей крестоносцев. Вы не видели нового магистра Ордена, господина
