Гнев юного короля заставил трепетать перед ним, милость растопила сердца горожан.
Облегченно вздохнув, пуатевинцы призвали каменщиков латать стены, а грозное войско юного короля, оказавшегося бойким малым, двинулось по дорогам на северо-восток.
Дорога до Парижа заняла не многим больше времени, чем от Парижа до Пуатье. Во-первых, Людовик соскучился по любимой жене, а во-вторых, он спешил похвастаться перед Алиенорой молниеносной победой. Но, оказавшись дома, понял, что триумфа не будет.
– Ты не взял в заложники сыновей и дочерей этих мерзавцев? – казалось, она ушам своим не верила. Алиенора встречала мужа во дворце, на острове Сите. – Но ведь мы все обсудили заранее?!
Выставив прислугу, он сбрасывал походный плащ, снимал кожаные перчатки и швырял их в сторону, вон бросал квадратную изумрудную шапочку с тугими перьями.
– Милая, я подумал, что надо быть милосердным…
Шагая к любимой супруге, юный король быстро расстегивал короткий, на южный манер, синий парчовый кафтан, расшитый золотом. На обратной дороге Людовик решил пренебречь кольчугой. Он уже протягивал к желанной юной женщине, по которой истосковался, жадные руки…
– Милосердным?! С кем – с предателями? – Она остановила его, уперев ему ладони в грудь. – Но разве тебя не учили, что предавший однажды предаст вторично! И только силой можно доказать свою правоту?!
– Я хотел дать им шанс, – напирая, оправдывался Людовик. – Все мы – христиане…
– По-твоему, быть мягкотелым – значит, быть христианином?!
– Я не мягкотелый! – неожиданное обвинение возмутило его. – Я выполнил свой долг перед короной и перед тобой – Пуатье лежит у наших ног. Но быть жестоким – это скверно. И потом, милая моя, мой наставник Сугерий…
– Опять Сугерий! – сжав кулачки, воскликнула она. – «Мой наставник Сугерий»! – Неожиданно ее лицо озарилось. – То-то мне говорили, что он сел в телегу и с отрядом рыцарей умчался куда-то! – Людовик вновь попытался привлечь ее, обнять, но она сбросила его руки со своих плеч. – Значит, он был в Пуатье? И это он отговорил тебя брать заложников? – Она мгновенно остыла. – Тогда мне все ясно, и я зря ругаю тебя. Простите, ваше величество. Куда мне тягаться с аббатом Сугерием, который вынянчил и воспитал вас, – она развела руками. – Еще раз простите меня…
– Алиенора, – его глаза умоляли. – Зачем ты так?
Юная королева приложила унизанные перстнями пальцы ко лбу:
– У меня болит голова, мой милый Людовик. Так болит, что, кажется, тысяча маленьких кузнецов кует в ней дьявольски острые мечи!
И она ушла к себе, а Людовик так и остался стоять в середине залы с неутоленной любовью, недоумевающий и печальный. Ему хотелось плакать – и он бы расплакался, если бы не был королем.
В ближайшие месяцы настоятеля аббатства Сен-Дени, отца Сугерия, на Королевский совет не приглашали. А он, будучи человеком мудрым,
