сей отколь происшел?Вижу: открылась хладна могила
Близко меня.
Вижу: выходит медленным шагом
Страшный мертвец из нее;
В гробной одежде, в саване белом
Мне предстает.
Я ужаснулся, волосы дыбом
Встали над бледным челом.
Тень, подождавши, гласом могильным
Мне прорекла <…>
«Скоро и ты здесь в недрах безмолвных
Матери нашей земли,
Скоро здесь будешь в тесной могиле
С нами лежать».
В ряду множащихся в начале века «кладбищенских» опусов в стихах и прозе наиболее шумный успех у современников снискал перевод-переложение элегии Грея, выполненный В. А. Жуковским («Сельское кладбище», 1802), – произведение, которое В. С. Соловьев позже назовет «началом истинно человеческой поэзии в России» [Соловьев б. г.: 144][173]. В первые десятилетия XIX в. в печати появляются многочисленные стихотворения, воспроизводящие тематику Грея, но фактически зависящие от «Сельского кладбища» Жуковского[174]. Таков, в частности, анонимный «Плач над гробом друга моего сердца», опубликованный в № 12 «Журнала для пользы и удовольствия» за 1805 г., начинающийся характерным для стихотворений этого типа изображением кладбища – экспозиции, предрасполагающей к меланхолическим раздумьям и ламентациям о человеческой участи:
Унылая кругом простерлась тишина,
Восходит медленно на небеса луна,
Трепещещущий свой свет на рощи изливает
И с горестным лицом несчастных призывает
К местам, где мертвым сном природа вечно спит,
Где плакать и вздыхать ничто не воспретит. <…>
Зрю царство смерти я и зрю ее предел,
Зрю кости, черепы, поля покрыты тел,
И как над трупами смеется червь презренный, —
Вот нашей гордости конец определенный[175].
В том же году в схожем антураже оплакивает друга А. П. Бенитцкий (в третьем номере «Журнала российской словесности» за 1805 г.):
Из облак чуть выходит
Луны померклый зрак;
Угрюмый страх наводит
Безмолвный нощи мрак <…>
Ничтожества картину
Я зрю в моих глазах,
Всё приймет здесь кончину
И скроется в гробах и т. д.
Схожими кладбищенскими раздумьями полнятся поэтические монологи А. А. Турчаниновой («Достоинство смерти», «Глас смертного к Богу», «К суете»), Ф. Кокошкина (ода «Человек», 1812), С. Висковатого («Кладбище», 1813), Н. С. Арцыбашева («Бессмертие», 1815), П. Новикова («Весна, сетование над гробом друга», 1819) и особенно учившегося у Мерзлякова и рано умершего С. Г. Саларева (1798–1820), напечатавшего в «Трудах общества любителей российской словесности» сразу несколько поэтических опусов на уже привычную для читателей тему («Гробница», «Скоротечность», 1818; «Ночь», 1820). Для читателей начала XIX в. размышления о смерти звучат, однако, уже не только на сентиментальном, но и на предромантическом фоне
В близком к этому стихотворению прозаическом этюде автор узнает в мертвеце сам себя и в ужасе просыпается (см.: [Вчера и сегодня 1845: 35]).
Мысль Соловьева была недавно «социологизирована» в статье Катерины Чипьелы, увидевшей в переводе Жуковского воспроизведение пасторального равенства сословий перед лицом смерти [Ciepiela 1999: 31–46].
См.: [Фризман 1991: 16–18].
Современные комментаторы приписывают это стихотворение И. П. Пнину: [Поэты-радищевцы 1979: 175].
