Предсказания бригадирши не сбылись, а ее ребенок умер, но сама история послужила предметом общественных пересудов и была сообщена императрице, повелевшей «господину магнетизатору сказать, чтоб он ремесло свое покинул или готовился бы ехать в такое место, где позабудет свое магнетизирование и сомнамбулизм» [Болотов 1875: Гл. 319]. Реакция императрицы на деятельность Бланкеннагеля вполне объясняется ее неприязнью к любым видам экстатического и магического врачевания, напоминавшего ей, быть может, о «шаманизме» ненавистных масонов (см. сатирическое изображение «шамана» в антимасонской комедии Екатерины «Шаман Сибирский», написанной в том же 1786 г., когда разражается скандал с новоявленными магнетизерами). Но просветительские декларации со стороны власти плохо согласуются с интересом образованного общества (в частности, тех же масонов) к тому, что активно обсуждается в Европе. В 1789 г. Н. М. Карамзин, собираясь в путешествие по Европе, обращается в письме к И. К. Лафатеру за советом: «Что должно думать о магнетизме? <…> Это во всяком случае слишком важное явление, чтобы я оставил его незамеченным во время моего странствия по свету» [Карамзин – Лафатер 1893: 48][296].
Научная критика месмеризма привела к тому, что на какое-то время интерес к нему был утрачен, но уже в начале века он проявился с новой силой. Сам Месмер к этому времени уже оставил медицинскую практику и вернулся в родные места, на берега Боденского озера, чтобы провести здесь последние годы жизни, и, видимо, не ожидал, что провозглашенное им учение обретет новую жизнь и новую, непредусмотренную его автором интерпретацию. В целом «возрождение» магнетизма было парадоксальным возвращением к аргументации комиссий, осудивших Месмера, но прочитанных теперь не в инвективном, а в апологетическом контексте. Авторизованная академическим отчетом комиссии за подписью Байе роль воображения и внушения в воздействии животного магнетизма подразумевается отныне свидетельствующей не против, но в подтверждение терапевтических прозрений Месмера. На роли воображения и особенно на роли искусственно вызванного сна (магнетического сомнамбулизма) настаивал уже наиболее известный из последователей Месмера, маркиз де Пюисегюр (1751–1825). Пюисегюр не пользовался в своих сеансах месмеровским «баке» и считал, что медиумом магнетического воздействия может быть что угодно, в частности дерево (однажды в своем имении он собрал вокруг «намагнитизированного» им дерева 130 человек), но еще более важным способом магнетической терапии полагал обнаруженное им явление так называемой послемагнетической амнезии – состояния кажущейся дремоты у пациентов, испытывающих состояние «магнетического» кризиса. Пациенты казались спящими, но при этом бодрствовали и произносили монологи, которые впоследствии сами не могли вспомнить. Открытием Пюисегюра в данном случае было то, что внушение магнетизера, направленное на пациента, находящегося в состоянии «кризиса», может служить специфической установкой на его самодиагностику
Лафатер верил в существование магнетизма: [Luginbuhl-Weber 1995: 205–212].
