лесу под нож злодеюПопадуся в стороне,
Иль со скуки околею
Где-нибудь в карантине.
Долго ль мне в тоске голодной
Пост невольный соблюдать
И телятиной холодной
Трюфли Яра поминать?
То ли дело быть на месте,
По Мясницкой разъезжать,
О деревне, о невесте
На досуге помышлять!
То ли дело рюмка рома,
Ночью сон, поутру чай;
То ли дело, братцы, дома!…
Ну, пошел же, погоняй!…
(1829) (III, 177–178)
«Помышлял» и в этот раз Пушкин, понятно, о своей «невесте» Бакуниной. Это можно верно угадать уже по одному тому, что крестьянское имя АКУлина для героини своей повести «Барышня-крестьянка» Елизаветы Муромской он произвел, как имя Нина для предыдущих своих «дорожных» стихов, в соответствии со своим принципом: от все той же фамилии своей любимой девушки БАКУниной.
Но это так, между прочим. Жозефина же, до сих пор в недостаточной для свободного общения мере владеющая русским языком, для Пушкина – девушка-мечта, неблизкое будущее, романтическая поэзия. Напомню в связи с нею его известный подаренный однокласснику Семену Есакову экспромт вроде как 1813 года:
И останешься с вопросом
На брегу замерзлых вод:
«Мамзель Шредер с красным носом
Милых Вельо не ведет?» (I, 282)
Очевидно ведь, что «на брегу замерзлых вод» в ожидании этой своей пассий среди ее более старших, не подходящих для «влюбления» лицеистов сестер наши юноши простаивали оба. Условное имя для Жозефины, традиционно для Пушкина произведенное от слога ее фамилии ВеЛИо, – ЛИла. И многие его «унылые» элегии, обычно адресуемые литературоведами Екатерине Бакуниной, на самом деле написаны о перипетиях его отношений с Жозефиной и ее старшими сводными сестрами по отцу: ГЛИцерой – считающейся фавориткой царя Александра Павловича Софьей Велио (в замужестве Ребиндер) и ЛИдой – ее родной младшей сестрой Целестиной Велио (в замужестве Каульбарт).
К сверхобширному «бакунинскому» циклу «унылых» элегий за вычетом адресованных Наталье Кочубей однозначно не относятся также и те, в которых поэт подразумевает девушку и молодых женщин дома Вельо. Это обращенные к Софье «Слово милой» и «Элегия» («Счастлив, кто в страсти сам себе…»), «К ней» («В печальной праздности я лиру забывал…»), «Любовь одна – веселье жизни хладной», «Мое завещание друзьям», а также строфы из ранней редакции восьмой главы «Евгения Онегина» «Душа лишь только разгоралась…». Касающиеся Жозефины «Надпись на беседке», «Дубравы, где в тиши свободы…», «Разлука» («Когда пробил последний счастью час…»), «Месяц», «Мне страшен дневный свет…», «Опять я ваш, о юные друзья». А также относящееся к Целестине, а вовсе не дальней родственнице директора Лицея Е.А. Энгельгардта Марии Смит, стихотворение «К молодой вдове». Почему – отдельный большой разговор за рамками данного исследования.
А вот «Измены», которые пушкинисты, случается, относят к Наталье Кочубей[54], адресованы трудно поддающейся любовным чарам поэта давней его
«Младая роза…» // Забабурова Нина. «Я вас любил…», с. 24–27.
