она, всё же с ревностными нотками в голосе, со злостью смотрела вслед прошедшей мимо неё обладательнице такого природного казусного предпочтения перед ней.
– Ничего, этот крест не такой уж и тяжкий, – смеялась она не слишком искренним смехом, глядя на ещё одну стройность и прямоту, которая слишком долго и высоко длилась у встречающей в приемной главреда секретарши Анжелики, которая своим вызывающим, нет, не поведением, а видом сбивала с мысли всякого сюда входящего, и у посетителя уже не то что надежд, а ничего в голове не оставалось при взгляде на неё. Что, надо заметить, не слишком-то способствовало творческому процессу, кроме разве что поэзии (но журнал – это вам не поэтический кружок, так что стихоплетство здесь неуместно).
– Не переживай, —Алексу частенько хочется утешить Алису, прижав её к груди, – у неё и мысли такие же прямые, как и всё остальное, – своим заявлением Алекс, наверное, ещё больше расстроил бы Алису, для которой ещё её первоначало не потеряно и, значит, такая слепота Алекса насчёт этой затмевавшей всякий ум стройности ног, не может её не беспокоить.
– Да пошёл ты, – Алиса сгоряча послала Алекса и, скрывшись там вдали, за поворотом, тем самым вновь вернула Алекса в свои кабинетные пенаты.
– Ничего, меня так просто не собьёшь с мысли, – придя в себя, Алекс жёстко отреагировал на этот, хоть и выдуманный, но всё же дерзкий посыл ему Алисы, затем убрал сумку в шкаф, после чего, дабы выказать своё непримиримое к словам Алисы отношение, решил быстро пройти мимо новостного отдела и сразу же навестить главреда Касторыча, чья изящная входная дверь с его именной табличкой на ней, ведущая в его кабинет, не только была тем Римом, куда вели все дороги всех редакционных служащих, но и в некотором роде олицетворялась с нерушимостью и вечностью этого единоличного мнения Касторыча, которое здесь, под этими стенами считалось последней инстанцией, где апелляцией на него мог служить лишь ваш увольнительный уход вон.
Так что, не было ничего удивительного в том, что у многих не обладающих такими дверями здесь, под этими редакторскими сводами коллег Алекса, в их голове при упоминании о своей работе устоялась эта внушающая большей части из них благоговейный трепет дверь этого главреда Валериана. Тогда как у менее зависимых от редакторского диктата, называемого редакторской политикой, работников газеты, к которым и относились Алекс и ещё пара тщательно законспирированных оппортунистов из отделов спорта и Интернета, для которых специфика их приложных задач не заставляла их противопоставлять своё мироосознание с руководством к действию главреда, так вот для этой рабочей группы двери Касторыча служили тем дворцовым символом, который, как и в семнадцатом году, необходимо было взять штурмом (всё, нужен свой сигнал к действию наподобие выстрела «Авроры»).
– Ну а как же тогда, дверь генерального директора журнала, этого ставленника и любимчика
