пахли улицей, немного тобой… Знаю, что сколько бы лет ни прошло, увидев пионы, буду вспоминать твое лицо в капельках дождя, наши чувства как нежную песню, в которой не было главного – не было слов.
Ты не лучше других,
Но по тебе будет макать
Моя ушедшая осень…"
Прошли месяцы, тоска Камиля все нарастала. Возникли нехорошие предчувствия. И однажды ночью он вскочил с постели, на которой пролежал без движения несколько часов кряду, устремив взгляд в потолок, и рванул в аэропорт. Ему повезло: с билетами было свободно.
Свердловский аэропорт, железнодорожный вокзал, вокзал в Нижнем Тагиле промелькнули в каком-то угарном чаду.
В шесть утра сонная вахтерша с трудом пропустила его в общежитие худграфа и, наконец, – Она. Чуть заспанная, в коротком халате, открывающем ее ослепительные ноги.
– Здравствуй, милая!
– Здравствуй, Камиль.
– Вот не вытерпел, прилетел…
– Напрасно, Камиль, я выхожу замуж и скоро, совсем скоро уезжаю.
– Куда?
– Далеко, к морю…
Дверь медленно закрылась. И стояли оба около двери, только по разные стороны. Она – беззвучно плача, он – опешив. Дверь сыграла здесь свою первобытную роль – разъединять людей.
Не пустили его и на следующий день, и на третий. Он метался по чужому городу, опустошенный от горя и вынужденного безделья. Кружил вокруг института, надеясь увидеть, объясниться. Но Марина чувствовала его присутствие и заперлась.
Оставаться дальше не было ни сил, ни времени. Проклиная этот чадящий город, он одиноко уехал. Несколько месяцев его письма оставались без ответа, пока не пришло одно. Последнее.
"Не надо больше встреч, даже нескорых, не надо больше писем, даже коротких… Мы уже и минуты не сможем быть счастливы так, как когда-то были счастливы дни, ночи, а несчастья мне хватит, я устала… Я превратилась в инструмент, совершенно не способный петь новых песен, который день и ночь поет отжитое и никаких сил заставить его замолчать.
А поёт-то как, если бы ты слышал! С болью, с криком… И что самое ужасное – все громче, все настойчивей. – Слышишь, не мучай меня, забудь. Если напишешь ещё хоть одно письмо, я возненавижу тебя, слышишь?! Ну, дай мне поплакать, не спрашивай ни о чем, я все сказала.
И не надо меня целовать, у меня соленые губы… я плачу. Господи, когда ты вырастешь в мужчину, когда разучишься играть вещами, не предназначенными для игры?
И если это когда-нибудь случится, ты поймешь меня, поймешь, почему я плачу, удивишься своей слепоте.
Ну, будь счастлив, взрослей.
Марина".
«Получил твое письмо, потрясло до самых глубин! Спасибо тебе, ноя первая Женщина! Видно, не дорос я еще до тебя… Гляжу на твои бегущие тревожные строчки, а я вот не тороплюсь…
У меня осеннее настроение – словно похоронил что-то очень Большое. Какой-то прекрасный мир открылся передо мной на мгновенье и исчез. Вернее, я сам его
