Иногда Мерлин думал, что людям это вообще не свойственно. В принципе. Но все-таки она что-то чувствовала, что-то смутное, какое-то беспокойство или сожаление. Особенно, когда заходила в спальню или в гостиную и видела эти ужасные голые стены со следами от рамок на обоях. Мерлин всегда забегал за ней следом и, выйдя на середину комнаты, громко и выразительно говорил «МЯУ!», как бы желая показать, что вся эта выставка – одна большая, огромная, чудовищная (величиной с волкодава) ошибка.
Но Хозяйка, кажется, ничего не понимала и, поправив очки, говорила:
– Ну что, мой хороший? Что такое? Колбасочки хочешь? Или котлетку? Или холодец? Ну, пойдем, пойдем, мой хороший!
«Кошмар! Снова придется перекусить. Тяжело, а надо. А куда от тебя деваться? – и Мерлин обреченно направлялся к холодильнику. – Только мне без этой ужасной желтой подливки! Как же ее? Без горчицы!» – добавлял он на ходу.
Каждый внеочередной завтрак или обед всегда оказывает благоприятное воздействие на кошачье настроение. Как правило, бодрит и настраивает на рабочий лад. «Главное, не раскисать!», – говорил себе Мерлин, налегая на холодец.
Так вот, эту череду благотворительных выставок надо было немедленно прекратить. Это не дело. Не говоря уже о завещании. Такая перспектива Мерлину, вообще, не нравилась. Никаких завещаний! – так считал Мерлин, и Прохор его поддерживал. Выставки должны быть в пользу владельца, завещания – в пользу его питомца. И друзей питомца. А не в пользу музеев и, тем более, директоров.
Но как же все это прекратить? Кроме того, была вероятность (хотя и очень небольшая), что директор действительно бескорыстный и честный человек и трудится исключительно на благо искусства и музейного дела. Поэтому для начала Мерлин решил сходить в музей и посмотреть своими глазами. Особенно документы.
И вот, основательно подкрепившись консервами, Мерлин и Прохор направились в музей. Стояла почти летняя погода. Ночное небо было усеяно звездами. Светила луна. Прохор предложил пройти дворами, но Мерлину захотелось окунуться в шум московских улиц, почувствовать дыхание ночного города. Поэтому спустя какое-то время они очутились на Тверском бульваре.
Ночная жизнь била ключом. Навстречу Мерлину попадались знакомые коты. С кем-то он успевал поздороваться, кому-то просто кивнуть. Прохор шел молча. Его угрюмый вид был вполне красноречив: рваное ухо, шрамы на морде – охота здороваться у встречных быстро проходила. Вдруг их окликнул чей-то приятный голос:
– Ко-о-отики! Мур-мяу… – голос раздавался у входа в ночной джаз-клуб «Кошачий концерт».
– А, привет! – небрежно ответил Мерлин и деловито побежал дальше, подняв трубой свой серый пушистый хвост.
– Погоди! – остановил его Прохор. – Кто это?
– Да так. Знакомая одна.
– И ты даже не подойдешь?
– Нет, мы же по делам, – ответил Мерлин.
– Как-то
