не буду, что господин де Шантильон гнал лошадей четыре дня из Испании в Россию, и неувязки в контракте будут напрямую отражаться на международных связях держав. Поэтому поаккуратнее, Арманов.
– Каком контракте? – не понял Арманов.
– Контракте на покупку образца наскальной живописи за миллион рублей в валюте Российской Империи.
– Степан Аркадьевич, помилуйте, – Арманов и правда ничего не понимал, – какое отношение Ваш смиренный слуга имеет к доисторическим, с позволенья сказать, артефактам?
Сказал – а сам думал, измышлял, в чём лукавство и как его обойти.
– Отношение такое, – продолжил Татаринов, – что согласно бумаге, подписанной с отроком, согласились Вы аннулировать контракт найма с вышеуказанным отроком, когда будет выполнено условие договора. Две недели назад, 24 июня года тысяча восемьсот девяносто пятого, второю стороною, то бишь Порфирьевым Андреем, художником, было выполнено произведение исскуства, кое, будучи просмотрено вчера господином де Шантильоном, подпадает под пункт договора.
Соответственно, прошу Вас выполнить свою часть и первое – освободить от контракта Порфирьева Андрея, и второе – передать оному в свободное свидание и под его выбор дочерь Вашу, Катерину Петровну Арманову. Это всё. Нотариус Его Величества находится в карете господина де Шантильона. Прошу проследовать на подпись.
Раздался тонкий пронзительный вопль – то маман, не выдержав напряжения, завыла от предчувствуемой потери светского положения.
Арманов, однако же, был не столь хлипок, старая лиса. Ему, бывалому торгашу, потребовалось две секунды, чтобы обмозговать оказию.
– А не треба, дорогой мой Степан Аркадьевич! – с широчайшей улыбкою он подошел к Татаринову и развёл руки. – Господина де Шантильона я уважу, зря беспокоитесь. Ежели Андрюша мой благословенный нарисовал столь прекрасное искусство тайком от меня – рази ж я смогу гневаться на него? Наше партнёрство сладко и мне, старику, и, храню надежду, ему. Андрюша ж мне словно дитятко родное!
Не имев чести видеть столь достойное произведение, конечно же, продам я его достойному маркизу, но…
Простите меня за, возможно, тугоумие старческое, но… о какой бумаге ведёте вы речь?
– Арманов, не юлите, – серьёзно, с блеском стали в глазах произнёс Татаринов, – Вы прекрасно знаете, о какой бумаге идёт речь.
– Ах, дорогой мой Степан Аркадьевич, ну что Вы, ей-Богу, как маленький, – небрежно махнул рукой Арманов и осклабился. – Ну поймите Вы. Отрок же. Ну люба ему с детства молочного дочь моя. Ну понимает он, что не ровня она ему.
Полчаса не пройдёт, станет Катюша не Армановой, а баронессой, – Арманов поднял палец вверх, – де Гольц, что не хуже маркизовой игрушки возведёт отношения между державами в новый ранг.
Вот и появилась эта милая романтичная легенда, что существует некая, с позволенья сказать, бумага, где прописана данная сказочная планида моей дочери.
