три раза по семь дней, и начали к Катюше люди ходить, мерять меркою, платья павлиньи подносить на пробу. Меряла Катюша, да всё равно ей было.
Андрюша тем временем проснулся в постели скудной. Сидевшая рядом женщина средних лет, в переднике и свободной хламиде, улыбнулась ему устало:
– Очнулся, милок! А мы было уж баить начали – не проснёшься ты. Целую седьмицу, почитай, без продыху валялся, слова бессвязные говорил. Насилу кормили, да и отмыли тебя маленько.
Андрюша приподнялся на локтях и огляделся.
– Где я, добрая женщина?
– Где ж тебе быть ещё? В Казимировке, вестимо. Вот вставай, давай, – и косо вдруг посмотрела, оглянувшись через плечо и сделав малозаметный жест пальцами. – Не ты ли бесовство там учинил?
– Может, и одержим я был бесом когда-то, добрая женщина, – ответил Андрюша уклончиво, натягивая потёртые белые кальсоны, – но отныне его во мне больше нет. Что произошло… там?
За парящей рассыпчатой картошкой и добрым куском репы выслушал Андрюша смотрительницу усадьбы.
– Купала же вчерась был, болезный ты мой. Марьяшка-то наша – у неё зазноба в Кукоревке, за три версты отсюдова живет. Вот и пошла на утюг-гору плясать да ведьм привораживать. Пришла – а там костры не зажжены, венки не плетены, у парней колени подкашиваются, а девки, те благим матом орут да на землю валятся.
Поглянула Марьяшка – да и сама чуть дара речи не лишилась. На скале-то стоит, посохом грозит сам водяной, хозяин ночи. Волосы змеюками извиваются, пальцы крючковатые в горло норовят вцепиться, да такая ненависть лютая исходит от него, что ноги не держат, вопль сам изо рта исходит…
Кузнецова-то дочка из Кукоревки нраву крепкого, иных парней побивала другой раз. Она устояла. Девки, что орёте, дубины стоеросовые, кричит. Это ж на камне намалёвано.
Два десятка, старики да молодёжь, подошли поближе – матерь Божия! Приглянулись – да то ж Арманов! Так – не похож, если б ведьмовство убрать. Но как глянешь в глаза – не ошибёшься… Ежели б и баба была намалёвана в кокошнике – понятно бы было: Арманов.
Девки начали шептаться – знали мы, мол, просто не достоверно… Почто Арманов усадьбу пятнадцать годин назад купил? Оттого что он и есть – водяной. Нору, что под утюг-скалой, себе облагородил, а вид сделал для селян, словно помещик. В городе живёт, дела с тамошней нежитью водит…
Ну, и много такого. Посему ночь на Купалу никому цвета папоротникова не дала в этот раз.
А тут ещё Степан, ну, полюбовник Марьяшкин, тебя бездыханного недалече отыскал. Руку к груди прижал – живой. Марьяшка признала, что писарь ты барский, и оттащили они со Степаном тебя сюда, а тут уж и сам знаешь…
Полминуты ели в тишине. Баба не отводила глаз с Андрюши и вдруг тихо сказала:
– Знаю я – ты намалевал. Но ежели хочешь – не пойдут сплетни сороками. Марьяшка-болтунья – и та не скажет. Верю я – не со зла ты, глаза у тебя добрые.
– Спасибо,
