поэтического снаИная, старая весна,
И душу в трепет нам приводит
Мечтой о рощах, о луне…
И здесь, вспоминая лицейские рощи, «ручьи», «друзей» «пиры» – возникает волнующий поиск соименности, слов-синонимов, прорыв воспоминаний: «О Деве. О Той. О Первой. О Милой. О Незабвенной. О первой страсти. О Муке. О Деве Милой…» – которые завершаются венцом воспоминаний о Деве – ее сублимацией: «О вечно милой нам Жене». Что это означает?
Подобно известной молитве – «Богородице, Дево, радуйся, благословенно ты в Женах» – Пушкин величает «Девой и Женой» – «Государыню в Царском Селе» автобиографических Записок! Ср. образ Жены, которая смотрела за «школой» в терцинах в Болдинской осени:
В начале жизни школу помню я…
Росли не ровно мы – за нами строго
Жена смотрела…
Ясно, живо, речи, взоры той Жены
Во мне глубоко запечатлены
Приятным, сладким голосом бывало
Читает иль беседует Она,
Но я вникал в ее беседы мало
Меня смущала строгая краса Ее чела, —
с признанием стихотворения 1826 года – года утраты Девы и Жены Лицея, – обращенным к «Богородице» – матери своей божественной любви:
Ты богоматерь, нет сомненья…
…Есть бог другой, земного круга,
Им мучусь, им утешен я.
Он весь в тебя. Ты мать Амура,
Ты богородица моя!
Итак, «сумма идей» открывает нам, что речь идет о кончине «порфироносной вдовы» Елизаветы Алексеевны в Белёве 4 мая 1826 г., сердце которой было захоронено в стеле памятника во дворе дома братьев Дорофеевых…
Сравним «Онегина» (I гл.):
…Вздыхать о сумрачной России
Где я страдал, где я любил.
Где сердце я похоронил.
И стихи «Пророка»:
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул…
По свидетельству М. Погодина, «Пророк» Пушкин написал, ехавши в Москву в 1826 году (то есть по дороге в Чудов монастырь Кремлевского дворца – на аудиенцию с Николаем I в сентябре). По сложившейся традиции, стихотворение относят к событиям 14 декабря. Но начальные стихи в рукописи: «Великой скорбию томим, В пустыне мрачной я влачился…» (как и структура «Пророка» в целом), таили скорбь и о судьбе «порфироносной вдовы» Александра I, влачившейся по городам и весям России в тщетной надежде найти убежище: «‘…Где убежище?» – в отчаянии пишет Елизавета Алексеевна матери в конце 1825 г. (Н. Шильдер, «Император Александр I», т. 3, 316.) Ср.: «Однажды, странствуя в долине дикой, Незапно был объят я скорбию великой[14]», – вновь возникает формула скорби в стихотворении 1835 г. – «…И мы погибнем все, коль не успеем вскоре Обресть убежище, а где? О горе, горе…» – в отчаянии мечется «Странник»» – Пушкин подобно Елизавете Алексеевне!
Метафора женского рода, которую Пушкин счел необходимой сложить к «вещим зеницам» Пророка:
Пушкин пишет: «Темно, дело идет о Елизавете Алексеевне». (Л. Н. Майков «Пушкин о Батюшкове». СПб., 1895, с. 212, 215, 217. Майков относит заметки к 1826 году).
