озаренного и согретого божественною страстью, все свободнее и сильнее полилась вдохновенная речь. Запинаясь от волнения, ликуя и восторгаясь, он восхвалял красоту природы и непостижимую мудрость и заботливость ее Создателя.
Удары в медный щит, возвещавшие окончание урока, прервали речь Пентаура. Он замолчал, переводя дух, и целую минуту ни один из его учеников не пошевельнулся. Наконец он выпустил из рук свиток, отер пот с пылавшего лба и медленно приблизился к двери, которая вела со двора в священную рощу храма. Он уже ступил на порог, как почувствовал, что кто-то положил руку на его плечо.
Он оглянулся. За ним стоял Амени, который холодно сказал:
– Ты очаровал своих слушателей, друг мой. Только жаль, что при тебе не было арфы.
На взволнованную душу поэта слова Амени подействовали, как лед на разгоряченное тело больного. Он знал этот тон своего наставника: так Амени выговаривал нерадивым ученикам и провинившимся жрецам, но никогда еще не говорил таким образом с Пентауром.
– Поистине, – холодно продолжил главный жрец, – можно подумать, что ты в упоении забыл, что приличествует учителю говорить в пределах школы. Несколько недель тому назад ты мне клялся сохранять тайну мистерий, а сегодня суть неизреченного Единого Существа, святейшее достояние посвященных, ты выставляешь публично, как на рынке дешевый товар!
– Ты будто ножом меня режешь.
– Пусть он будет острым и вырежет места незрелости и плевелы из твоей души! – сказал главный жрец. – Ты молод, слишком молод, но не так, как нежное плодовое дерево, которое можно воспитать и облагородить, а как зеленый плод, упавший на землю, который становится ядом для накинувшихся на него детей, хотя бы он упал даже со священного дерева. Гагабу и я приняли тебя в нашу общину, вопреки мнению большинства посвященных. Мы спорили, убеждая всех, сомневавшихся в твоей зрелости по причине твоих молодых лет, и ты с благодарностью поклялся мне хранить закон и священные тайны. Но вот сегодня я в первый раз выпустил тебя из мирного уединения школы на бранное поле жизни. И как же нес ты боевое знамя, которое обязан был держать высоко и защищать?
– Я делал то, что мне казалось истинным и справедливым, – отвечал чрезвычайно взволнованный Пентаур.
– Для тебя, как и для всех нас, справедливо то, что предписывает закон. Но что такое истина?
– Никто не поднимал ее покрова, – сказал Пентаур, – однако моя душа происходит из одушевленного тела вселенной, в моей груди движется частица непогрешимого божественного разума, и, когда она проявляется во мне…
– Как легко мы принимаем льстивый голос самолюбия за божественные устремления!
– Разве действующий и говорящий во мне, так же как в тебе и в каждом человеке, бог не может узнать себя самого и своего собственного голоса?
– Если бы слышала тебя толпа, – прервал его Амени, – то каждый из нее взобрался бы на свой маленький трон, объявил бы голос божий своим руководителем, попрал бы закон
