про дядьку очень убедительно разъяснял. Но артельщики таких убедительных дядек больше моего видали. Молод я был уговаривать. Спившихся синяков они сами всячески презирали. «Но мы-то не пьяницы, а культурно выпиваем для поправки здоровья, и нечего нам тут проповеди разводить». В чем мне невероятно повезло – в том, что товарищи мой зарок не то что уважали, но все-таки признавали. Совсем не пить нельзя было, но я присоединялся вином. Посмеивались, но принимали: «Рыжий водки не пьет, кислятину употребляет».
Так мы жили, и ведь славно жили. Особенно один дом строили, так прямо любимый. Доходный дом Сиропитательного приюта. Огромный, четырехэтажный, из темно-красного и желтого кирпича, весь как будто вышит золотыми стежками по вишневому фону – сложная кладка, узорная. Дом с трех сторон огибает маленькую часовенку. Во дворе деревья сохранили, посмотреть – глаз не оторвешь.
А все равно мало, еще чего-то хочется, еще что-то должно быть и наверняка есть, только я не знаю. Тетка иногда начинала: «Женись на хорошей девушке, это тебе детей хочется, а мне пора внуков нянчить». Но нет, это мне не детей хотелось. Я думал: пока сам не знаю, чего хочу, не готов и детей иметь. Нельзя же на детей свое незнание перекладывать.
А насчет так называемых соблазнов города, так даже говорить неловко. Я и представить себе не мог, хотя помалкивал про это, как это можно купить женщину. Как я буду ей в глаза смотреть и как потом смотреть в глаза детям, если про себя такое помню. Ну уж нет.
Были у меня подружки, не скрою, но я был незавидный кавалер. Они веселые, бойкие, а я нудный, неловкий. Да еще рыжий. Потом познакомился с соседкой-вдовой, она меня приветила, и я к ней очень привязался. Но она была старше меня лет на десять и откровенно говорила, что хочет устроить свою судьбу, выйти замуж за порядочного обеспеченного человека своих лет. Мы с ней три года прожили, а потом она меня со слезами, но бросила. Говорила: время идет, я не молодею, так нельзя, сам понимаешь. Из дома съехала, адреса не сказала. Потом письмо прислала: вышла замуж.
Ну вот я и подошел к тому, о чем и хочется рассказать, и слов не хватит.
Было пятое июня. Самое райское время. Возвращаюсь домой, поздно уже, а светло, дни долгие и еще прирастают. Открываю дверь, тетка прямо бежит навстречу, руками всплескивает, улыбается до ушей и ахает: «Ах кого я видела, ах кого я встретила!» И вдруг в слезы. «Кого?» – осторожно так спрашиваю. Потому что подумал – маму. Потому что мы уже двадцать пять лет ничего о ней не знали. О ком же еще тетка может так радоваться? Она как уехала, первый год писала изредка, то есть не она сама, она была неграмотная, кого-то просила, а потом приходит отчаянное письмо, что так невозможно, что другая жизнь – так другая жизнь, а помнить и надеяться – только душу ножом резать, а ничему не поможешь. И все. Молчание. Это я, конечно, не сам помню, а тетка потом часто рассказывала. Мы пытались искать, запрашивали, но нет, не нашли.
«Кого?» – спрашиваю. А тетка улыбается и решительно так говорит:
