style="font-size:15px;"> – Ома… – Я обняла ее. – Ich liebe dich[31].
Слова просто вылетели из меня, это было спонтанное проявление чувств, вопреки тому, что меня учили избегать открытой демонстрации своих эмоций.
– Я тоже тебя люблю. – Бабушка поцеловала меня и отстранилась. – Сегодня за ужином ты должна быть такой. Мы обе должны. Спустимся вниз, как королевы, и пусть Вилли порадуется. Ему нравится смотреть на хорошо одетых женщин. Уже много месяцев он жалуется, что, с тех пор как началась война, все женщины в Берлине похожи на домохозяек. – Она ехидно усмехнулась. – А твоя сестра! Только вообрази себе ее реакцию.
Для меня это не составляло труда. И искушение было слишком велико.
В тот вечер мы появились за столом при всех регалиях, с прическами, украшенными бриллиантовыми гребешками из бабушкиной шкатулки, с подкрашенными губами и в атласных туфельках на низком каблуке. Мне они сдавили пальцы, как клещи, но я была решительно намерена выдержать это испытание, пусть и пришлось идти семенящей походкой гейши.
Дядя Вилли, щеголеватый, в вечернем костюме, с заостренными воском кончиками усов и неизменной черной сигаретой между пальцев, воскликнул:
– Les dames sont arrivées![32]
Лизель открыла рот, я же, наклонив голову, сказала:
– Merci, monsieur, – и попросила у него сигарету.
Он, посмеиваясь, поднес мне огонь. Я не затягивалась – не знала как, дым был едкий и щекотал ноздри. Подавив приступ кашля, я наслаждалась ощущением выходящего изо рта дыма и неспешно шла по гостиной к дивану, на котором неподвижно сидела моя сестра.
– Что… что ты делаешь? – произнесла она так, будто опасалась, не потеряла ли я рассудок.
– Это была идея Омы. А что? Тебе нравится? Разве это не прекрасно?
Я повертелась, чтобы продемонстрировать струящийся шлейф платья, но туфли так впились в пальцы, что я пошатнулась.
– Это… это аморально, – выдавила Лизель, ее трясло. – Мама на фронте. Герр фон Лош, может быть, в этот момент умирает, а ты – ты играешь в переодевания, как глупая девчонка.
Ома, сидевшая рядом с дядей, вздохнула:
– Ну-ну, Лизель, не нужно так грубить. Мы всего лишь хотели немного оживить тоскливый домашний вечер.
– Оживить? – Лизель сердито встала. – Тоскливый?
Разразившись бурными слезами, она выбежала из гостиной и затопала вверх по лестнице.
Грохот двери в ее комнату потряс весь дом.
– Ну что же, – сказала Ома, изогнув выщипанные брови.
Дядя Вилли сидел с потерянным видом. Не в силах больше ни секунды выносить пытку туфлями, я сняла их и, ковыляя к нему, спросила:
– Что с ней случилось?
Он печально выпятил губы:
– Когда вы были наверху, приходил почтальон. К несчастью, ему открыла Лизель и прочла телеграмму первой. Я не хотел портить нам вечер, видя, как очаровательны вы обе, но при сложившихся обстоятельствах…
– Что?
Я люблю тебя
Дамы прибыли!
