который выказывал свой истинный, тигриный нрав лишь изредка, когда злился или был чем-то взволнован. Он и заговорил первым, весьма неожиданно, о том, что организация, схожая с Индийским конгрессом могла бы стать первым шагом к построению коалиции по типу Народного Фронта из метрополии.
– Вы сказали, что Ваш друг – важный человек в одной из партий, из тех, что находятся у власти в Париже, старший брат, – сказал он Аню, и, поскольку он молчал до этого весь вечер, все повернулись к нему и внимательно прислушались. – Почему бы нам не попробовать открыть свой филиал Фронта, наподобие местного представительства? У Вас столько хороших идей, которые Вы смогли бы донести до французского правительства, где Вас наверняка услышат.
– Это не мой метод, – задумчиво ответил Ань. – Ты знаешь, мне ведь уже предлагали чин, когда я только прибыл из Европы. Губернатор Коньяк предложил мне должность мирового судьи и земельную концессию. Я отказался. Мне не нужна власть. Лично я никогда не вступлю в партию Хошимина, потому что я не верю и не поверю, что он действительно представляет чаяния простого народа. Но это тема для отдельного разговора…
– Но народ, – подхватил Хайфонец.– Народ мог бы воспользоваться такой властью, чтобы улучшить свои условия. В каждой провинции, в каждом округе, в каждом селе можно было бы организовать народные комитеты, которые прислали бы в Сайгон своих делегатов. Сначала мы бы собрали Индокитайский конгресс, потом мы организовали бы на его основе свой Народный фронт.
– Надо подумать, – согласился Ань. – Можно составить небольшой текст для листовки, отпечатать её прямо здесь и распространить везде, где мы уже продаём «Надтреснутый колокол» – начать с депо Французской трамвайной компании, цехов табачной фабрики, ликёро-водочного завода в Биньтае, нефтебаз в Ньябе…
– В типографиях города, на вагоноремонтном заводе и на железных дорогах, среди водителей автобусов из Таншоннят, – подхватил главный редактор Эжен де ла Бати, наполовину вьетнамец по матери.
Честно говоря, по-моему, это была довольно-таки оппортунистическая идея, чем-то смахивавшая на попытку выторговать крупицу суверенитета у Парижа для горстки политизированных, анархо-троцкистских активистов. В любом случае, охранка из Сюртэ вскоре арестовала всех участников даже за этот невинный проект, обвинив их в сепаратизме и попытке «раскола и нарушения территориальной целостности нашей общей родины, Французской Республики» Их освободили только после прямого коллективного обращения от местной интеллигенции к Леону Блюму. Премьер-министр пообещал провести радикальное обновление колониальной системы. Разумеется, он отнюдь не собирался отказываться от заморских территорий и солидных доходов, приносимых ими в республиканский бюджет, это понимали все. Ребят вроде Хайфонца и других матросов, спонтанно примкнувших к движению, тюрьма лишь закалила и укрепила в их выборе, в революционной борьбе. Они убедились, что демократия
