о корысти. Для него корысть – это взять и водку и деньги, а для меня – заслужить уважение человека, который мне нравится.
Василий Николаевич посмотрел на меня с интересом, потом улыбнулся и, молча, протянул руку. Мы обменялись крепким рукопожатием.
Маленький, пожилой и шустрый старшина батальона, прапорщик Сидун толково и расторопно руководил немалым подсобным батальонным хозяйством, где выращивались и свиньи и куры и даже несколько коров. Мы сразу поняли друг друга, друг другу понравились и, как это обычно бывает у нормальных людей, подружились навсегда.
Я всё сделал по их заказу, и ещё добавил доски для обмена с другими организациями на нужные материалы и оборудование.
С комбатом мы иногда виделись, говорили о строительстве, работе и других пустяках. Пару раз он приглашал меня пообедать в конторе с принесённым им коньяком и закуской.
Наши отношения были просты и доверительны. Такие отношения иногда складываются между заключёнными и представителями руководства.
Они, как правило, достойны и деликатны. Офицеру не придёт в голову спросить уважаемого им зэка, откуда в зоне водка, как и зэк не станет спрашивать офицера о системе охраны. Эти темы не пересекаются, иначе отношения исчезают, или превращаются в дешёвый жандармский фарс. Уважающие себя люди такого в общении не допускают ни в лагере, ни на воле. Есть запретная территория, куда приличным людям вход запрещён. И неважно, ты зэк, или министр.
Теплицу благополучно построили и, не знаю, как на солдатских столах, но у офицерских жён свежие овощи стали появляться.
Однажды в разговоре с комбатом я обронил фразу, что уже тысячу лет не видел телевизор.
– Сегодня я тебе вечером телевизор организую – пообещал комбат.
На подходе к жилой зоне, после съёма, меня отвели в сторону, и сержант сказал, что часовой доставит меня на территорию батальона.
Рядовой восточной наружности пошёл в сторону штаба батальона, а я, не торопясь, поплёлся за ним.
В кабинете комбата находилось четыре офицера.
На столе стояло четыре бутылки коньяка, десяток свежих огурцов и две открытые банки свиной тушёнки.
После того, как офицеры допили коньяк, а я, только пригубив, съел половину тушёнки и огурцов, пришедший из санчасти фельдшер увёл меня смотреть телевизор.
В санчасти я устроился на больничную кровать и уставился в телевизор, не веря в свершившееся чудо.
Программа была одна, но меня всё равно радовали и сводки с полей, и успехи нефтяников, и достижения космонавтов.
А потом запела Алла Пугачёва. Это имя я помнил с 1966 года.
Я часто вспоминал эту робкую, симпатичную девочку, и очень жалел о том, что у неё не задалась карьера.
Потому что она подарила нам пару чудесных песен, одну из которых я часто напевал вместе с девчонками из института по дороге с занятий:
Робот! Ты же был человеком,
Мы
