у которой она ночевала, поскольку мама моя была человеком строгих правил.
Утром Люда позвала меня к себе и показала мою спящую подругу.
Солнце из окна освещало её каштановые волосы, свисавшие к полу.
Лицо было светлым и красивым настолько, что Люда не удержалась и сказала:
– И досталась же такая Ласточка такому обормоту.
С Людкой мы в детстве ходили на один горшок, и был я для неё ближе родного брата, поэтому она свою любовь ко мне выражала чисто по-родственному. Так, с Людкиного благословения она и стала Ласточкой.
То, что она любила именно меня, было загадкой для всего техникума, где мы оба учились.
Потом меня выгнали из техникума за серьёзную драку, а её лишали стипендии и писали её родителям письма. Но она всё равно меня любила, и ни на что не обращала внимания.
И только однажды она сказала:
– Мне это всё надоело.
А произошло вот что. Шёл концерт. Мы сидели на последнем ряду актового зала, когда по проходу от сцены к нам подошёл парень и что-то сказал моему приятелю Тёне. Тёня повернулся ко мне:
– Меня там толпа убивать пришла.
Нас было трое.
Извинившись перед Ласточкой, я вместе с остальными, направился к выходу.
В коридоре Крыжа (третий из нас) взял со стола в коридоре толстую пластмассовую палку с полметра длиной, которую оставили строители-ремонтники, а я засунул за пояс тридцатисантиметровую металлическую линейку.
Когда мы вышли на высокое крыльцо, толпа нам показалась безразмерной.
Двое от неё отделились и направились в нашу сторону.
Тёня был боксёром, а Крыжа профессиональным хулиганом, но оба уставились на меня, хотя я и драться не умел, и был моложе их обоих.
Как разогнать толпу, мне было более или менее понятно, а вот что делать с двумя здоровенными парламентёрами я не знал.
– Если этих двух вырубите, остальные разбегутся, отвечаю.
Мы не торопясь подходили к парням, которые, ухмыляясь, смотрели на свои потенциальные жертвы.
Тёня кулаком, а Крыжа палкой ударили одновременно, и парни грохнулись на землю прежде, чем в расслабленной толпе кто-нибудь, что-нибудь понял.
Они только увидели бегущего на них с огромным ножом в руке парня, который орал во весь голос.
Толпу я разгонял не впервые, и знал, что делать это легко, потому что в толпе никто не может принять решение.
Толпа развернулась и понеслась вдоль улицы, а я неуклюже за ней бежал. Нестерпимо болела спина, надорванная на первой институтской практике.
Еле добравшись до общежития, я пришёл в Ласточкину комнату и упал на её кровать.
Тогда-то она и сказала без всяких эмоций:
– Мне это всё надоело.
А я, дурак, взял и перестал к ней приходить.
Ей, конечно, передавали, что видели меня с другими девушками. Но я искренне считал, что я встречаюсь с Ласточкой и люблю только
