style="font-size:15px;"> Она позволила мне говорить, и я начал описывать ей мои случаи, не позабыв изъяснить, во-первых, что я рожден от единственной и законной наследницы чешского престола. Включил я в свой рассказ и несчастья моих родителей, коими доведены они были в крайнюю бедность, собрав все моё красноречие, сколько я имел, поведал я, как потом, лишившись надежды и последнего иждивения, принужден я был забыть свою природу, и вступить на службу варяжского князя, в степени последнего чина в его войсках. Как я ему усердно служил, как дошел было до смерти, и как избавился от казни и опять стал благополучен.
– Но что ж вышло из того? – продолжал я робким и смущенным видом. – Я стал победителем, но потерял мою свободу. Любовь, неизвестная моему сердцу, разрушила нечувствительность мою к нежному полу, и сделала своим невольником. Я заключен навек в её оковы. И как не хочу, чтоб я был от неё свободен, равно и не имею надежды быть счастливым в моей страсти, которая ежеминутно наполняет неизъяснимыми муками мои чувства. Великодушная Царевна! Я не могу скрывать себя, чтоб не изъясниться перед вами. Дерзость мою почтите вы достойной прощения или казни: мне все равно. Став причиной ваших огорчений, я не могу ждать вашего сожаления, ни пенять на вас, что стал из-за вас несчастен. Таково действие одного гневного на меня рока. Я полагаю, что вы усугубили свою ко мне ненависть, которая и так беспредельна, я её заслужил. Но ведайте, что жесточайшие казни недостаточно сравняться с теми муками, которые я несу, пленяясь без надежды бессмертным сиянием вашей красоты. Я вас люблю, люблю страстно, и больше моей жизни. Воздайте же мне за эту дерзость, возненавидьте меня настолько же, насколько я вас обожаю. Этого мне мало за мои против вас преступления. Я заслужил большего. Лишите меня жизни, одного этого желаю я в моих томлениях. Удовлетворите справедливый гнев свой, и тем избавьте меня несносных дней моих. Есть ли же вам мерзко омыть руки свои кровью вашего врага: я сам свершу это, и тою же рукою, которая стала причиною ваших несчастий, прекращу я мои собственные. – С этими словами я извлек меч свой, и бросаясь на колена, подал его в руки Всемилы.
Во все время, как я продолжал мои речи, Царевна взирала на меня с видом, изъявляющим её удивление. Сожаление о несчастии моих родителей, и о моем собственном, казалось проницающим из очей её, которые не могли скрыть неприязни против неприятеля. Когда же она услышала изъяснения моей к ней страсти, величие её казалось тем оскорблено. Стыдливость и досада переменили вид её. Она старалась преодолеть чувствуемое сожаление, и осыпать жестокими укоризнами меня за дерзость. Движения её это ясно показывали. Но отчаяние и смущение, в котором я тогда находился, доказывали ей беспритворность слов моих. Она вырвала меч из рук моих и, вкладывая его в ножны, говорила: – Мстить врагам своим – действие душ подлых, а прощать вину – должность самой добродетели. Хотя ты был тем орудием, которое повергло нас в несчастье, но что же делать? Ты исполнил этим волю судьбы и своего Государя, и иначе поступать тебе
