и сумела выдавить:
–Да вот как-то так получилось…
–В этом году каждый мог себе сено заготовить. Вам надо было хоть немного самим шевелиться.
–Конечно надо было, – промямлила Марья Андреевна.
–Не знаю, как вам помочь. Сено у меня есть, но то, что люди накосили, я ведь не трону, правда? А что в совхоз заготовлено, то всё на учёте. Я же не сделаю, как Стрельцов.
–Нет, нет, Виктор Алексеевич, раз нельзя, так нельзя. Я ведь так только спросила. Ты уж меня прости, – это она сказала так жалко, что Виктор Алексеевич опешил и сказал:
–Да ничего, ничего!
Она положила трубку. Слёзы душили её, и давно не было так горько. «Самим надо было шевелиться», – не ожидала она от Стрельникова таких поучений. И даже не вспомнил, что обещал иметь её в виду. Ах, как обидно! Ну сказал бы: нету, не получилось, а то: «шевелиться надо было», как будто она в совхозе самая большая лентяйка. Не удержалась и поплакала маленько.
Но долго горевать ей было невозможно: ведь подобное лечится подобным, а клин вышибается клином. Марье Андреевне достаточно было посмотреть на свою разорённую квартиру, чтобы горечь и обида от разговора с Стрельниковым отошли на второй план. В минувшее воскресенье ей сварили отопление, вернее, старую систему отремонтировали. Всё лето она ходила за сварщиком Колей. Он обещал, но всё не приходил: то сенокос, то фермы к зиме готовил, то ещё что-то. Наконец, месяц назад, как раз картошку кончили копать, он пришёл. Пьяный, еле на ногах держался. Сказал: завтра приду. Велел наточить восемнадцать резьб и убрать всё от труб и батарей. К счастью дочь Лиза была дома в отпуске. Вытащили с ней всё барахло в летнюю кухню. Что не вытаскивалось, посреди комнаты свалили, накрыли тряпками и клеёнками.
После обеда взяла бутылку, закуску, пошла в мастерскую. Токарь Василий Антонович сказал: приходи в пять, всё будет готово. Пришла в пять – ещё не начинал. А едва начал, приехал бригадир Стрельцов. Оказалось, Василий Антонович должен был выточить на комбайн какой-то вал, но не выточил. Получилось, что она мешает уборке. Стрельцов разбушевался: «Оборзели совсем, только на сторону работаете, только за бутылки. И уборка вам уже по фигу!» – как правдешный кричал, будто не пропивал совхозное сено. Не на неё кричал – на Василия Антоновича, а всё равно неприятно. Она чувствовала себя оплеванной, униженной – убежала бы. Василий Антонович отложил трубу, стал точить вал. Ей сказал:
–Иди домой, я занесу.
И действительно занёс вечером, часов в девять. Был пьян и ещё на бутылку с неё слупил. Ну это ладно… Вот только Коля назавтра не пришёл. И она ещё месяц за ним ходила. Всё это время жили как на вокзале: вещи в летней кухне, стены голые; диваны, шкаф, комод – посреди комнаты. А до сварки не побелишь, не покрасишь. Лиза уехала, ничего не сделав. Совсем отчаялись. Не топя печи, стали замерзать со стариком: осень выдалась холодной, ветреной, дождливой, да и снег в конце сентября пролежал целый день, не тая. Коля приехал со сваркой только шестого октября. Привёз с собой помощника Боброва. У этого Боброва высшее образование, был завгаром,
