обвела меня сердитым взглядом, как говорится, с головы до ног – и неожиданно жалость появилась у неё в глазах, точно она хотела сказать: «И какой же ты чахлый для своего возраста! И какой же ты щупленький!»
– Ладно уж, запишу вас, так и быть.
Она направилась к своему столику, по краям которого стояли длинные узкие ящики с карточками. И тут я с ужасом вспомнил, что ведь Дима давно уже записан в этой самой читальне.
– Не надо меня записывать, – схватил я библиотекаршу за синий рукав. – Не надо… Я уже и так… давно к вам хожу…
– Где же ваш читательский билет?
– Билет?.. Ах, билет?! Я его дома забыл.
– Тогда придётся паспорт в залог оставить.
– Конечно! – обрадовался я, нацепляя на нос мамины очки. – Возьмите себе на здоровье!
Библиотекарша удивлённо подняла на меня глаза, но ничего не ответила.
– Мне бы «Двенадцать стульев», – попросил я уж так тихо, что она и не расслышала толком.
– Стулья? Да, да, стулья, для читателей имеются, конечно. Пожалуйста, садитесь, – сказала она, всё ещё жалостливо разглядывая меня. – Садитесь. Вы что-то слегка побледнели.
Я, конечно, побледнел, когда она заговорила про читательский билет. Но теперь уж опасность миновала.
Седая библиотекарша была похожа на старую, добрую учительницу, и ей, наверно, было трудно сердиться.
– Мне бы книжку «Двенадцать стульев»… Книжку… – уже громче попросил я.
Она довольно ловко для своих лет поднялась по деревянной приставной лестнице и вытащила потрёпанную книжку, плотно зажатую соседними томами. Книжный ряд тут же сомкнулся, и даже щёлочки не образовалось. Библиотекарша задумчиво погладила «Двенадцать стульев», будто прощаясь с ними. Потом взглянула на корешки других книг, утешая их: ничего, мол, ваша соседка скоро вернётся на своё место. Спускалась она с лестницы гораздо медленней, чем поднималась, нежно прижимая «Стулья» к груди.
Книга эта сразу, уже одним своим видом мне очень понравилась. Я любил зачитанные книжки с пожелтевшими страницами и зубчатыми, потрёпанными краями. У таких книг даже запах особенный: понюхаешь – и сразу читать захочется.
Я вошёл в читальный зал, весь уставленный солидными, важными столами. Я ещё за ним ни разу в жизни нигде не заседал, но мне всегда казалось, что именно за такими вот длинными столами происходят разные скучные заседания…
В зале была мёртвая тишина. И только сами книги, которые чувствовали себя полными хозяевами, чуть-чуть нарушали её: они осторожно переговаривались, шелестя страницами. Все сидели с опущенными головами, словно провинились в чём-нибудь.
Я пошёл к самому дальнему столу, за которым сидел один только человек – пожилой, лысый дядя. На улице стоял конец апреля, а дядя был в белых полотняных брюках и белой рубашке с отложным воротником. Словом, одет он был до того по-летнему, что мне показалось, будто в читальном зале жарко и душно. На столе возле него лежали белая панама и палка с гнутой,
